Реквием - [3]

Но после этого она ни разу не заговорила с ним, хотя встречалась на кафедре, где ее мать была обречена каждый день сталкиваться со своим бывшим мужем, выслушивать его наставления преподавателям и глядеть друг другу в глаза.

И так еще почти тридцать лет, родители встречались каждый день на кафедре, где вспыхнула любовь, подобная восточным легендам и была предана подобно тем же легендам и, не пожелать бы врагу такой странной жизни, поскольку ни он, ни она не решились уйти с работы. Хотя правильнее было уйти ему, поскольку мужчина должен уступать в такой щекотливой ситуации.

И когда он умер совершенно неожиданно, мать пришла домой и после принятого в таких случаях омовения, прошла и совершила намаз, который она никогда до этого не совершала и прочитала Фатиху и мы поняли, что все эти годы, несмотря на его предательство, она любила его и оставалась верна. Но это было потом, и я забегаю вперед, потому что в такие мгновения все возникает в затухающем разуме спонтанно и нет времени это систематизировать.

Она же училась и легко воспринимала все, ничем не проявляя ту боль, которую пережила и мало кто знал, что творится у нее в душе, поскольку была очень сильной девочкой и не могла позволить какое-нибудь сочувствие со стороны.

* * *

Закончив достаточно престижную школу, где половина учеников были из еврейских семей, где с восьмого класса нас заставляли одевать галстуки и щелкать логарифмы с интегралами, дословно пересказывать литературные произведения и научили еще много чему полезному, я так и не определился со своим будущим и под давлением родни подал документы в такой же престижный Институт Нефти и Химии.

Мало кто из родни полагал, что я сумею сдать экзамены, но они представления не имели, чему научили меня мои еврейские учителя, да и сам я был в меру умным, чтобы набрать абсолютно все возможные баллы и без проблем поступить в институт, который очаровал меня лишь своим названием.

Учеба меня абсолютно не прельщала, а когда после первого семестра я осознал, что достаточно два дня посидеть перед экзаменом и без труда получить желаемое удовлетворительное, совсем остыл к учебе и меня потянуло к общественной деятельности, поскольку она открывала легкий путь к дальнейшему свободному посещению занятий, которое для простых смертных угрожало исключением из альма-матер.

И я стал активистом, успешно управляясь с поручениями и они освобождали меня от нудных лекций с абсолютно ненужными мне сопротивлениями материалов и теоретическими основами электричества, которые я мог легко усвоить, но которые меня совершенно не привлекали и я зачастил в стройотряды, поскольку чувствовал там жизнь и мой врожденный комплекс неуверенности таял перед необходимостью принимать решения и порой находить выход из, казалось, безвыходных положений. И немаловажным было то, что я зарабатывал там большие деньги, а у нас в семье никогда не было таких денег, а деньги всегда дают чувство уверенности и самостоятельности. Но самым важным, как позже оказалось, были встречи с интересными, а порой реально опасными людьми, общение с которыми коренным образом изменили мои взгляды на жизнь.

* * *

Я был командиром стройотряда, и мы работали в Архангельске на Фактории, так назывался район, а строились там очистные сооружения города, и отряд был небольшой и студенты с младших курсов, хотя среди них были и поступившие с рабфака, по возрасту гораздо старше меня. Рабфаковцы приехали для того, чтобы заработать, а юнцы, не привыкшие держать лопату в руках, в основном не были энтузиастами стройотрядовского движения, а теми, кто не смог улизнуть от мобилизации, поскольку с этим в институте было строго и можно было вообще остаться без студенческого билета. Поэтому постоянно возникали проблемы, и рабфаковцы готовы были растерзать этих халтурщиков, поскольку первые, будучи семейными, приехали реально заработать, а вторые рассчитывали на саботаж и безделье, и мне приходилось постоянно быть начеку, чтобы заставлять одних работать и сдерживать других от рукоприкладства. Особо нетерпимым был Рагим, прошедший пражскую весну, контуженный и моментально вспыхивающий по любому поводу. Но я неплохо справлялся, потому что тоже был достаточно бесцеремонным в этих разборках и порой пускал в ход кулаки, хотя очень редко, потому что меня все же и так остерегались, как представителя институтской власти.

Стройка была, по существу, «химией», где работали заключенные, оставшийся срок которых был заменен принудительным трудом.

Дмитрич же был, судя по всему, вором в законе, и держали его на «химии» для порядка, потому что вся остальная братия беспрекословно слушалась его, хотя был он невысокого роста, худой и очень спокойный, и любой из зэков мог его сломать одним движением, во всяком случае, так казалось. Но они подчинялись его одному слову, одному движению руки, а он никогда не повышал голос, практически не матерился и выглядел таким выдержанным, таким невозмутимым, что я первое время принял его за прораба, поставленного руководством просто по ошибке.

Поскольку наш приезд на объект сопровождался под праздным наблюдением с полусотни мужиков, не заметить Дмитрича, вышедшего на шум и в один миг разогнавшего всю эту толпу, было просто невозможно. Он ироничным взглядом обвел нас и также, как вышел, спокойно вернулся в вагончик.