Реквием - [417]

В диспетчерскую вошел парень одних с лаборантом лет. Как оказалось, он проходил стажировку на большегрузных машинах. Развернул на тумбочке газету, в которую был завернут кирпичик серого хлеба и кусок сала:

— Механик прислал. Перекусите, ребята!

Только сейчас лаборант почувствовал, возобновившийся болезненный, сосущий под ложечкой, голод.

Кирпичик хлеба с пересоленным желтоватым салом невольные гости уничтожили в минуту. Запили кружкой воды. Саша опять исчез. А у лаборанта в тепле возобновилась головная боль и пелена перед глазами. Только сейчас серая пелена была особой. Обоими глазами он видел только половину мира. Глядя в центр, висевшего на стене, плаката по технике безопасности, он видел только правую его половину. Закрыл один глаз. Другим видел только наполовину. Затем закрыл другой. То же самое. А головная боль усиливалась. Поворот головы ощущался, застывщим внутри головы, больно колышащимся, дрожащим студнем.

Лаборант вышел на территорию базы. Высоко стоящее солнце приятно грело. Посмотрел на часы. Половина первого. У мастерской ремонтного бокса в радиатор ЗИСа уже заливали теплую воду. Двигатель завели с буксира. Саша обнялся с бывшим однополчанином, пожал руки остальным помогавшим.

Ехали неспешно. Временами Саша напряженно слущал двигатель. Мотор работал ровно, ритмично, без перебоев. В кабине стало тепло. Но спать не хотелось. Проехали Бельцы. Саша повернулся к лаборанту:

— Девиз?

— Будь уверенным в себе и не теряй надежды.

Как-то незаметно разговор пошел о Ленинграде. Лаборант вздохнул:

— Никогда не был в этом чудесном городе. Повезло тебе расти в таком городе.

Саша помрачнел:

— Красивый город. Но я его знаю совершенно другим. До революции наша семья жила на Васильевском острове. Мама рассказывала, что до революции семья дедушки занимала квартиру в два этажа. А мы уже жили в одной комнате нашей бывшей, ставшей коммунальной, квартиры. Отца репрессировали в тридцать восьмом. Мне было три года. С тех пор ни одной весточки. Пропал, и все… И не помню его. Даже фотографии нет.

— Мне было семь с небольшим, когда началась блокада. Мама работала. Приносила с работы пайку. Хлеб делила поровну. мне и сестре. Сама ела сметенные со стола крошки. Говорила, что кормят на работе. Было холодно, жгли, когда-то дорогую, мебель. Выламывали половицы, разбирали паркет. Потом стали жечь книги. Мы, сами малые, видели, что мама тает на глазах. Спали втроем, тесно прижавшись друг к другу. Чтобы хоть как-то согреться.

— Однажды мама уложила меня с сестренкой отдельно, тщательно укутала одеялом. Сверху еще укрыла одеждой. Утром мама не встала. Умерла. Замерзшую, через два дня выносили через узкую дверь нашей комнаты, стоя. Нас взяла к себе жить старушка-соседка. Потом умерла сестренка. Спасла меня старушка. Подкармливала. Потом нас, несколько десятков детей, вывезли по Ладожскому льду на Большую землю.

— Вернулся в Ленинград после детского дома и ремесленного училища в Уфе. В нашей комнате жили уже совсем другие люди. Да и я не мог больше жить в Ленинграде. Уехал на целину. Потом армия. С армейским другом приехал в Кишинев. А у него тут сестра. Таких на свете больше нет. Так у них в семье и прижился. Родился сын, потом дочка. Сейчас ждем свою квартиру. Говорят, дадут на Ботанике. Совсем рядом с работой жены.

Лаборант сидел рядом, слушая нечаянную исповедь бывшего ребенка-блокадника. Не заметил, как прошла головная боль, восстановилось зрение. Проверил. Оба глаза видели весь мир одинаково.

Перед Единцами стемнело. В Русянах после поворота в самом центре села Саша притормозил. Остановились возле чайной.

— Я тут бывал не раз. Перекусим, а то перед глазами уже чертики голодные скачут. — сказал Саша.

Стали рыться в карманах. Наскребли какие-то копейки.

— На хлеб хватит, — сказал Саша Катенич. — А может и на бутылку лимонада.

Вошли в чайную. Посетителей у стойки не было, только за угловым столиком сидели трое. Спорили об овцах.

Саша внимательно разглядывал стеллаж и стеклянную витрину. Лаборант понял, что водитель ищет глазами хлеб. Толстый приземистый буфетчик терпеливо ждал. Наконец Саша спросил:

— Дядя Ваня! У вас хлеб по шестнадцать копеек есть?

Буфетчик утвердительно смежил веки.

— Буханку хлеба и бутылку лимонада, — попросил Саша. — Хлеб только порежьте.

Толстяк еще раз перевел глаза с Саши на лаборанта и обратно. Спросил:

— Вы раньше обедали у нас? С этой же машиной были?

Саша утвердительно кивнул. Буфетчик порезал хлеб.

— Лимонад открыть?

— Не надо. Мы в дороге…

Буфетчик повернулся, взял небольшой кружок колбасы и косо ее порезал. Не взвешивая, завернул вместе с хлебом в серую бумагу.

— Будешь когда-нибудь проезжать мимо, вернешь. Ты не забудешь, я вижу.

Мир тесен…Во время учебы в институте я познакомился с Виорелом (Григорием) Кетрарем, курсом старше меня, родом из села Русяны. Он оказался сыном дяди Вани, буфетчика, нарезавшего и отдавшего без денег в тот вечер кружок колбасы.

Жизнь сложилась так, что посаженным на его и моей свадьбе был один и тот же человек. Это ныне здравствующий профессор Василий Иванович Нигуляну, тогда доцент кафедры.

Более семи лет назад моя невестка Оксана, жена старшего сына Олега, в тяжелом состоянии была доставлена в Бельцкую больницу. Главный врач больницы Григорий Иванович Кетрарь опекал ее лечение от поступления, операции до выписки. Спасибо!