Реконструкция. Возрождение - [10]

Это был рискованный шаг со стороны советского лейтенанта. И Александр это прекрасно понимал. Но он понял, что не ошибся в своих выводах относительно капо, когда услышал ответ поляка:

– У нас есть привилегии, но когда приблизится момент ликвидации лагеря, мы окажемся в том же положении, что и вы. Они убьют и нас. Это понятно, – Бжецкий в задумчивости пожевал нижнюю губу. – В таких условиях, само собой разумеется, от немцев следовало бы ожидать высочайшей бдительности, но как раз её там и близко не было. Так что мы с вами.

Заручившись поддержкой капо, Печерский приступил к выполнению следующих пунктов своего плана.

Одному из своих соратников, Баруху, он поручил достать примерно семьдесят заточенных ножей и опасных бритв. Те, кому предстояло выполнить свою часть работы в столярной мастерской, вполне могли воспользоваться топорами и ножовками.

Печерский предлагал узникам немыслимый план. До этого их амбиций хватало лишь на тайный побег, им и в голову не приходило, что можно напасть первыми. И перебить эсэсовцев, которые управляли лагерем. Ставку сделали на жадность охранников и надзирателей.

Печерский объяснил товарищам, а Яков переводил его слова на польский:

– Лагерные охранники наловчились убивать. А нормальному человеку это сделать непросто. Хотя перед тобой эсэсовец, лагерный надзиратель, убийца и негодяй. И всё равно! Надо подойти к живому человеку, взмахнуть топором и лишить его жизни. С первого удара! Чтобы он не успел убить тебя. Эсэсовцы-то вооружены – в отличие от узников лагеря. Семен, – обратился Печерский к Розендельфу, одному из присутствующих на тайной встрече в столярной мастерской, – сюда мы заманим обершарфюрера Карла Френцеля. Подбери топорик. Рассчитай, где Френцель будет стоять. Ты должен его убить.

Подобные инструкции получили все собравшиеся в тот день. Особый разговор у Александра состоялся с Борисом Цыбульским, с которым они вместе сидели ещё в минском лагере для военнопленных. Печерский сказал ему:

– Тебя знаю лучше всех, поэтому посылаю на самый трудный участок. Первый удар твой. Если кто-то из ребят, идущих с тобой, боится, замени. Принуждать никого нельзя.

Когда совещание закончилось, в мастерскую вошёл капо Бжецкий и что-то прошептал на ухо Печерскому. Саша выругался и обратился к Якову:

– Нордлихт, передай по цепочке. Побег переносится на один день. Несколько солдат, которые должны были отправиться в деревню на выходной, остались в лагере. Так что ударить лучше завтра после обеда.

Яков кивнул и поспешил рассказать новость остальным. Штейн чувствовал, как всё внутри него дрожит от нетерпения, но внешне это никак не проявлялось. Он помнил слова Саши о том, что любая мелочь могла погубить их план. Если его волнение заметит кто-нибудь из солдат или травников, то они могут заподозрить неладное.

«Нужно продержаться ещё один день, – мысленно успокаивал себя Штейн. – Ещё один день, и всё закончится. Я сбегу или умру. В любом случае, этому кошмару наступит конец».

* * *

В тот день погода была, как назло, солнечная. С одной стороны, многие заговорщики посчитали это добрым знаком. Но для успеха операции было важно нанести основной удар в условиях плохой видимости.

– Чёрт, чёрт, чёрт! – шипел сквозь зубы Печерский. – Если не стемнеет достаточно рано, то мы можем напороться на возвращение в лагерь вечерней смены охранников. Тогда наши шансы на прорыв будут значительно меньше.

На тот момент в «Собиборе» насчитывалось почти пятьсот пятьдесят заключённых рабочего лагеря, большинство из которых даже не подозревали о готовящемся восстании. Печерский с Фельдхендлером не желали вводить в курс дела непроверенных людей. Ведь достаточно хоть одного доноса, и всех их расстреляют на месте.

Яков, Александр и ещё несколько заключённых, вооружившись граблями, под присмотром капо Бжецкого отправились на расчистку сортировочной площадки. Прибыв на место, они приступили к своим привычным обязанностям. Яков то и дело косился в сторону первого «подлагеря», в котором вскоре должны были развернуться основные события.

– Нордлихт, не зевай! – окликнул его Печерский. И сделал он это вовремя. Мимо них, гарцуя на холеном жеребце, проехал унтершарфюрер Эрнст Берг. Глядя ему вслед, Александр едва заметно улыбнулся. – Судя по часам на руке фрица, сейчас шестнадцать ноль-ноль. Начинается…

Тем временем Берг подъехал к мастерской, в которой работали портные. Спешившись, он оставил коня во дворе со спущенными поводьями.

Когда унтершарфюрер вошёл в мастерскую, все портные, как было принято, встали и покорно склонили головы в поклоне.

– Юзеф! Надеюсь, мой новый мундир готов? – Офицер снял ремень, на котором висела кобура с пистолетом, и положил всё на стол. Стоявший у окна Борис Цыбульский торопливо отошёл к дальнему краю стола, так как заключённым не позволялось находиться вблизи оружия немецких солдат. Берг не знал, что на самом деле Цыбульский отошёл в тот угол, потому что там был припрятан завернутый в рубашку топор.

Когда унтершарфюрер снял куртку, Юзеф, портной, подошёл к нему с мундиром, чтобы тот его примерил. В это время портной Сенье, третий находившийся в мастерской заговорщик, наоборот, приблизился к столу, чтобы в случае чего успеть схватить пистолет. Потом Юзеф попросил немца повернуться к свету, чтобы лучше рассмотреть мундир. Немец повернулся спиной к заговорщикам, и в этот момент Цыбульский обрушил топор на голову эсэсовца, издавшего истошный крик.