Реки не умирают. Возраст земли - [171]

Леонтий Иванович ушел в сад и принялся читать свой отрывок с тем смешанным чувством приятного узнавания и в то же время досадной отчужденности, которое свойственно любому автору.

«Земля и Человек... Жизнь наша измеряется не только временем, а и трудом, который расширяет видимые границы жизни. Но если ты геолог, то век твой, каким бы долгим ни был, всегда лишь миг с профессиональной точки зрения — относительно возраста Земли. Даже сердце, энергия которого до сих пор остается для нас загадкой, вдвое уступает суммарным числом своих ударов числу прожитых Землею лет.

И все же геология — одна из самых молодых наук. Сначала появился труд Николая Коперника «Об обращениях небесных сфер», а потом уже труд Михаила Ломоносова «О слоях земных». Да и теперь мы, пожалуй, больше знаем космос, чем земные недра, хотя геология и астрономия должны идти рука об руку. Ведь чтобы взлетать все выше, надо проникать все глубже в тайны родной планеты. Не в этом, ли логика ближайших открытий?

А с чего мы начинали, когда все компасы мира были сбиты с толку Октябрьской аномалией? Счастье русской революции состояло еще и в том, что она располагала несметными природными богатствами. Ленин уже тогда оценил значение КМА для Советской власти. Но геологов в стране было наперечет.

Вспоминается, как бывшие краскомы учились на рабфаках. Палеонтология казалась им слишком отвлеченным занятием в революционное время. На тектонику они смотрели как бы с Пулковских высот, положивших начало образованию нового, красного материка. Да и сама петрография выглядела в их глазах чем-то вроде забавной игры в камешки. Но учились они с завидным ожесточением, перед которым склоняли головы седые профессора. Когда я поступил в Днепропетровский горный институт, то оказался на первом курсе в одиночестве: даже неудобно было сидеть с глазу на глаз с преподавателем, читавшим лекцию для одного-единственного студента. Хорошо, что тут как раз и подоспели неистовые рабфаковцы, тоже немолодые люди в потертых шинелях кавалерийского покроя.

После института многих из нас послали на Урал. Ехал я и думал: ну что мне делать на Урале? В самом деле, что, если там еще с демидовских времен прочно застолблены все клады? Так, мелочишка какая-нибудь осталась, может быть, да не хочется размениваться на мелочи дипломированному инженеру. Поработаю немного и махну опять в Сибирь, закрашивать белые пятна на сибирской карте. Однако Уралу я отдал всю главную часть жизни. И этого оказалось мало, судя по находкам моих преемников.

Начинал с железа — хлеба насущного тяжелой индустрии. Гора Магнитная стояла еще не тронутой, курская руда еще томилась в глубоком подземелье, но железо всегда пробный камень для геолога-разведчика. Моя сибирская «золотая лихорадка» прошла вместе с юностью, и меня потянуло к прозаическим металлам, хотя, чего греха таить, приступы этой «лихорадки» давали о себе знать, тем паче, что государство нуждалось в золоте, собирая его по крупице на ювелирных весах торгсина. И я, бывало, скитался в горах Южного Урала со своей символической рудознатной лозой — веткой орешника, которая для геолога значила не меньше, чем для солдата жезл маршала в ранце. Через год мне посчастливилось найти залежи медной руды с примесью благородного металла. Как-то неожиданно возник сенсационный шумок вокруг этого открытия: понаехали ученые, была наспех создана привилегированная стройка со всеми редкостными благами. Да золота в руде оказалось так мало, что шикарный продснаб, торговавший диковинными яствами, вроде белого хлеба, сахара и сливочного масла, тут же уступил место рядовому орсу с пайковой ржаной горбушкой. Но зато уж медный-то комбинат рос не по дням, а по часам.

Вслед за железом и медью начали искать никель. Полным ходом шла первая пятилетка, вырисовывались контуры второй. Никель нужен был как воздух без него и думать нечего о налаживании производства специальных сталей. Никель, никель и никель!.. В поисках его моя геологическая партия сбилась с ног. Наконец в 1935 году удалось открыть первое месторождение. У всех сразу отлегло, от сердца. На радостях доложили Серго Орджоникидзе. И он снарядил к нам в Ярск одного из главных прорабов первых пятилеток — Сергея Мироновича Франкфурта, основателя Кузнецкого металлургического комбината.

Железо, медь, никель... Это уже основа для развития целого индустриального района, или, как нынче говорят, промышленного комплекса. Но особо налегали мы в первую очередь на никель: война была уже не за горами. Времени для других поисков почти не оставалось, однако нет-нет да и завернешь по пути на какое-нибудь приглянувшееся местечко. Так между делом я начал бурить неподалеку от Березовки, где по всем признакам мог быть колчедан. Приходилось вести разведку вне плана, что называется, из любви к искусству. Теперь кое-кто спрашивает: «Почему ты совсем немного недобурил до уникальных залежей?» Ну, что же, задним числом всего легче упрекать. А тогда один безымянный автор газетной заметки сердито спрашивал меня, почему я вообще осмелился бурить. Но это дело прошлое...

Тут вскоре и нагрянула война. Урал принял на плечи своих заводов всю тяжесть Отечественной войны. Южная, украинская металлургия оказалась под ударом и была выведена из строя; могучая Сибирь не успела как следует расправить крылья; и наш Урал, добытчик и кузнец, стал, по меткому слову поэта, опорным краем державы. Вот когда мудрость всеобщей борьбы за пятилетки, которые мы выполняли в четыре года, сделалась очевидной и для неприятеля. Рабочее время, с такими лишениями сэкономленное на строительных площадках, обернулось выигрышем военного времени для подготовки общего контрнаступления на фронте.