Реки Аида - [71]

 — сказал Попельский и стукнул два раза в деревянную стенку исповедальни.

Шли долгие минуты. Эберхард Мок заерзал. Доски табурета заскрипели.

— Ты заснул там, Эди?

— Нет, — ответил Попельский. — Это уже все прошло, теперь…

— Теперь поговорим о том, что дальше? — Мок вставил ему слово.

В костеле святого Жиля было уже темно и почти пусто.

Пожилая женщина читала Литанию к Пресвятого Сердца Господу Иисусу, какой-то молодой человек, похожий на студента, тихо рыдал у алтаря, элегантная платиновая блондинка сжимала четки так сильно, что белели ее при этом тонкие пальцы. Вроцлавяне излагали Провидению свои просьбы, давали обеты, раскаивались в грехах и пытались вести переговоры с неподвижным, совершенным Богом, который смотрел на них холодным и мудрым глазом из своих кристаллических перспектив.

Фальшивый каплан, видя подлинное рвение верующих, почувствовал в горле желчь. Отвращением наполнил его обман, который он допускал, будучи тем, кем не был.

— Я не могу его выслеживать, когда весь город выслеживает меня, — прошептал фальшивому кающемуся. — Найди его, Эби. Он в этом проклятом городе.

— Откуда ты об этом знаешь?

— Кое-кто его видел и об этом мне сказал.

— Кто?

— Кое-кто из Львова, кто в тот же день, когда меня узнал под мантия ксендза, пришел ко мне с информацией, что видел Левицкого. Тогда я — сам разыскиваемый УБ, не мог даже пальцем показать в этом деле… А теперь прошу к тебя помощи, а этот кое-кто здесь, в этом костеле…

Попельский высунулся из исповедальни и перехватил взгляд платиновой блондинки. Кивнул ей головой. Она встала и подошла к мужчинам. С близкого расстояния было видно, что она уже в бальзаковском возрасте.

Мок, чтобы ее рассмотреть, даже сел на табурет исповедальни. Попельский огляделся по костелу и увидев людей, погруженных в молитву, снова кивнул ей головой.

— Без нее я бы ничего не знал, — сказал он серьезно. — Панна Людвика Вишневская — мой лучший агент.

— Я была гувернанткой Елизаветы Ханасувны, — шепотом обратилась она по-немецки к Моку. — Обиженной на всю жизнь слугой ее отца. Я мечтаю отомстить похитителю. Что вы хотите знать?

— Сначала я хочу знать, где вы его видели, — заявил Мок. — А потом, если у вас сегодня свободный вечер…

2

Эдвард Попельский, одетый в сутану, черный плащ и такую же шляпу, прогуливался по улице Канония, вдоль разрушенной стены Ботанического Сада. Хотя в своей руке он держал открытую Библию, внимательный наблюдатель сразу бы заметил, что немного уделяется внимания священному тексту. Больше интересовала его изрытая бомбами территория за забором, кафедральный собор, на сгоревшем здании которого уже установлены леса для кровельщиков, и уже охотнее всего свой взор направил в сторону несколько студенток, идущих шаг в шаг за высоким мужчиной и записывающих в тетрадях информацию о — как сумел Попельский услышать — характерных особенностях романского стиля. Вывод лектора был на мгновение прерван каким-то вопросом, и даже — что не сочеталось с серьезностью обычного зала университета — смехом и доказательством студенток.

Октябрьский день был теплый и безветренный. Это последнее его свойство чрезвычайно радовало Попельского, потому что он не выносил вроцлавского ветра. Он не был очаровательным зефиром, но, скорее, испарением Аида, не приносил передышки, но развевал дым и пепел, а все все отравлял миазмом закопченных подвалов и запахом гари.

Поэтому, хотя ему приходилось в этот теплый день часто поднимать шляпу и вытирать платком голову, он все равно был в хорошем настроении, тем более что ему никогда не портил настроения вид осенней листвы и юных расщебетавшихся девушек. Кроме того, его ждали два разговора, после которых он много обещал себе. Первый из них должен был начаться, как он убедился, глядя на своего наручного шаффхаузена, ровно через две минуты.

По истечении половины этого времени он оказался в стоящем в Ботаническом Саду здании из красного кирпича. Было оно, как гласила свежая вывеска, месторасположением Кафедры Морфологии и Систематики Растений Вроцлавского Университета и местом канцелярии дирекции Сада. Кроме того, о чем уже вывеска не говорила, в этом здании можно скорее всего можно было встретить ректора обоих соединенных вроцлавских вузов — университета и политехники.

Еще минуту до условленного времени встречи занял у него короткий разговор с вахтером, который говорил с явным немецким акцентом, и преодоление довольно крутой лестницы.

Ровно в полдень он сел перед лицом ректора, не сняв шляпу. Хотя с профессором Кульчинским они виделись только раз, и то, к тому же, двенадцать лет назад, Попельский боялся, что его лысина, избавленная от головного убора, будет легким опознавательным знаком. Зато он не боялся совершенно обвинения в отсутствии хороших манер. Он был убежден, что ботаник джентльмен в добром старом стиле, в соответствии с которым во время официальных визитов шляпы не должны покидать ни светских, ни — тем более — священнослужительских голов.

Попельский с удовольствием осмотрелся по кабинету профессора, где было много сувениров из прежнего, разрушенного войной мира — огромная австрийская карта Галиции и Лодомерии, гравюры, демонстрирующие вид Львова с Высокого Замка, а также портрет серьезного господина в монокле, на которого профессор был весьма похож.