Рекенштейны - [14]

— Это правда, maman, месье Веренфельс человек весьма достойный и справедливый, несмотря на свою строгость к Танкреду. Своевольный мальчик только его и боится, — вмешался Арно, счастливый водворяющимся соглашением.

— Я вижу, что должна сдаться на ваши доводы, господа, — промолвила с усилием Габриэль, принужденно улыбаясь.

— Благодарю тебя, моя дорогая, что соглашаешься со мной и нисходишь к моим желаниям, — сказал граф, целуя ее в лоб. — Теперь я тебя оставлю, так как мне нужно сделать кое-какие распоряжения, а ты, Арно, замени меня; старайся развлечь Габриэль и будь любезным, услужливым сыном.

После ухода графа Арно предложил мачехе прогуляться по саду и велел привезти кресло на колесах, которое было в употреблении у отца во время его болезни. Когда вскоре лакей подвел кресло к террасе, Габриэль сказала со вздохом:

— Экипаж мой готов, но как я доберусь до него с моим увечьем?

— Надеюсь, вы позволите мне донести вас до кресла? — спросил, краснея, молодой граф.

Очаровательная улыбка озарила лицо молодой женщины.

— Конечно, не откажу моему сыну в том, что позволяла слуге. Только умоляю вас, Арно, не говорите мне больше о грубияне, — прибавила графиня, когда он усаживал ее в кресло.

Отослав лакея, молодой человек сам повез Габриэль, и, весело разговаривая, они углубились в тенистые аллеи парка.

Эта прогулка вдвоем приводила в восторг Арно; он бы хотел нескончаемо продлить ее и остановился лишь близ своего любимого искусственного грота. Дверь из коры, покрытой мхом, вела в обширный зал из каменных глыб и сталактитов. Два окна со стрельчатыми сводами распространяли таинственный полусвет в этом убежище, исполненном прохладой. В одном из углублений грота журчал фонтан, падая в бассейн, над которым стояла прекрасная мраморная группа, изображающая Эроса и Психею. Посреди редких деревьев, образующих рощу, была расставлена прелестная мебель в виде раковин, окружавших соломенные столики; с потолка спускались лампы.

Не без труда Арно вкатил кресло в грот и, сбросив свою соломенную шляпу, вытер лоб. Затем обошел зал и нарвал букет алых роз.

— Не правда ли, здесь хорошо; воздух такой свежий, ароматный? — сказал он, подходя к Габриэли. Молодая женщина, откинув голову на спинку, сложив на колени руки, устремила взгляд с каким-то странным выражением на одну группу деревьев и, казалось, забыла все окружение.

— О чем вы так задумались, Габриэль? — Он вложил ей в руку цветы. Она вздрогнула.

— Я думала, — отвечала она, — о том дне моей молодости, который мне напомнило это место.

— Вашей молодости! Вы — олицетворенная молодость и красота! — И Арно залился веселым смехом.

— А между тем это так. Я думала о давнем времени, более десяти лет тому назад, — отвечала Габриэль с тяжелым вздохом. — Мне было тогда пятнадцать лет и три месяца. Я приехала в Рекенштейн провести каникулы у моего опекуна с моей преданной Люси, родственницей, которую вы видели у меня в Париже. И в этом самом гроте, на том самом месте, где вы сидите в эту минуту, Вилибальд сделал мне предложение. Тогда я мечтала о совсем иной для себя жизни.

И она снова вздохнула.

— То, что вы говорите, делает для меня это место вдвойне дорогим, — сказал Арно, слегка краснея. — От отчего, милая Габриэль, вы вздохнули? Не был ли то вздох сожаления? Разве вы не чувствуете себя счастливой?

— И да, и нет. Ваш отец был всегда добр, очень добр ко мне, и конечно, моя вина, что я не дала ему счастья. При виде этого грота меня охватывают воспоминания. Я помню каждое слово, каждую мысль, наполнявшую тогда мое сердце. Но оставим это; будущее светло и ясно, меня так любят и балуют. Чего я могу желать более? — Она взяла букет и стала вдыхать его аромат. Затем выбрала две алые розы и приколола их себе на грудь.

— Жаль, что у меня нет здесь зеркала; мне бы хотелось вколоть цветок в волосы; я это очень люблю.

— Я принесу сейчас из замка, — заявил поспешно молодой человек.

— Нет, нет, это пустая прихоть; остановитесь, Арно, и сами будьте моим зеркалом: вколите мне розу: я доверяю вашему вкусу.

Молодой человек поспешил исполнить ее желание, но когда пальцы его коснулись шелковистых прядей, он побледнел и рука его задрожала.

— Жалею, что я не художник, — сказал он, стараясь скрыть свое волнение.

Молодая женщина, казалось, ничего не заметила:

— Мне остается еще одна. Это для вас, моего доброго, великодушного сына, которому я столь многим обязана.

Она взяла последнюю розу и коснулась ее губами; затем, с доброй дружеской улыбкой и чарующим взглядом увлажненных глаз, сама вдела ее в петлицу молодого человека.

Видя, что он взволнован и смущен, Габриэль, сделав небольшую паузу, искусно переменила разговор. Они повели речь о Париже, о празднествах, которые намеревался давать Арно, о приглашенных друзьях, и время летело так быстро, что Габриэль, по-видимому, была очень удивлена, когда на часах замка пробило двенадцать.

— Ах, будем завтракать здесь. Тут так чудно — свежо, и мне не придется передвигаться. Вот идет, кажется, садовник, позовите его, Арно, и велите, чтобы завтрак подали сюда.

Вскоре пришла экономка в сопровождении двух лакеев с корзинами, и в одну минуту был сервирован сытный и прекрасный завтрак.