Рекенштейны - [10]

Давно граф так внимательно не занимался своим туалетом; окончив его, он отослал камердинера и остановился в задумчивости перед большим зеркалом своей уборной. Пытливым взглядом, как будто видел перед собой постороннего, он всматривался в свое отображение. Мог ли он еще нравиться обольстительной, капризной женщине, которая говорила, что наружность Арно пробудила в ее сердце любовь к мужу? Если это чувство и было искренно, примирится ли она с переменой, происшедшей в течение разлуки?

Братьям недолго пришлось ждать на станции. Нетерпение Танкреда было так сильно, что он не мог оставаться спокойным, и едва поезд остановился, как он кинулся к одному из вагонов с криком: «Мама, мама, наконец ты приехала». Он раньше Арно увидел мать.

Когда Арно подошел к своему маленькому брату, дверь купе отворилась и из него выпрыгнула молодая женщина, щегольски одетая. Страстным движением она привлекла Танкреда в свои объятия и покрыла его поцелуями; затем протянула руку Арно и сказала с чувством:

— Как я рада видеть вас обоих, но… Вилибальд не приехал? — спросила она, бросая кругом беспокойный взгляд.

— У отца была сегодня утром сильная мигрень; затем гроза, разразившаяся нынешней ночью, причинила много вреда, и отец хотел сам присмотреть, чтобы все было исправлено к вашему приезду, — отвечал Арно, целуя ее руку.

— Это несерьезное нездоровье? — спросила Габриэль, опираясь на руку пасынка и направляясь к экипажу.

— Нет, нет, отец счастлив вашим возвращением, дорогая Габриэль, и ваша любовь укрепит окончательно его здоровье; мы все будем счастливы, а во мне вы найдете самого любящего и самого покорного сына, — заключил он.

Габриэль поблагодарила его лишь взглядом.

Как только немного отъехали, графиня сняла шляпу Танкреда, провела рукой по его блестящим кудрям и сказала, целуя его:

— Дай поглядеть на тебя, мой кумир, мой рыцарь Танкред. Право, ты вырос и похорошел на диво; но учишься ли ты чему-нибудь?

— Ах, если б ты знала все, что я хочу тебе рассказать, мама, и как я несчастлив, волосы встали бы дыбом у тебя на голове, — воскликнул мальчик.

— Несчастлив! — повторила, смеясь, Габриэль. — Ты, должно быть, не хочешь заниматься, маленький лентяй. Я помню, как ты три месяца учил басню «Ворона и лисица».

— Теперь дело серьезней басни с приездом моего негодного учителя.

— Перестань, Танкред! — перебил его Арно, который сам хотел разговаривать со своей мачехой. — Не успела мама приехать, как ты надоедаешь ей. После будешь иметь время высказать свои жалобы.

И он стал рассказывать ей о своих планах на лето, о сельских праздниках, которыми намеревался развлекать ее, и об ожидаемом приезде двух его друзей, приглашенных им, чтобы увеличить общество.

Габриэль весело с ним разговаривала; но когда экипаж приблизился к главному подъезду, она замолчала и вперила взор в высокую фигуру графа, вышедшего на крыльцо. Едва карета остановилась и прежде, чем Арно или лакей успели помочь ей выйти, она выпрыгнула на подножку и, как птичка, вспорхнула на лестницу. Быстро схватила она приветливо протянутую ей руку мужа и прижала ее к губам, несмотря на присутствие всего служительского персонала.

— Прости меня, Вилибальд, прости не только на словах, но и сердцем, — прошептала она со слезами на глазах.

Граф вздрогнул и хотел отдернуть руку, но взволнованный, побежденный умоляющим выражением прелестного личика, он привлек Габриэль в свои объятия и поцеловал ее в лоб; затем подал ей руку и повел в ее комнаты. Как только они остались одни, молодая женщина, бросив в стороны перчатки и шляпу, привлекла мужа на диван и, припав головой к его плечу, разразилась рыданиями. Было ли то искреннее раскаяние, или напряжение нервов — трудно сказать, но этот поток слез испугал графа; ласково и нежно он старался успокоить ее, уверяя, что прошлое сглажено и позабыто.

Мало-помалу графиня успокоилась, и, когда муж ушел, уговорив ее отдохнуть до обеда, она отерла последние слезы и с любопытством стала осматривать все сделанные для нее приготовления и сюрпризы. Кончив осмотр, которым осталась вполне довольна, она свернулась клубком на диване и, полузакрыв глаза, с торжествующей улыбкой на устах предалась мечтам.

Габриэль не была грубой кокеткой, которая легко увлекается и не дорожит своей честью. От такого унижения ее ограждали гордость и эгоизм. Но крайне пылкая и страстная, она порывисто и всецело отдавалась своим ощущениям; как любовь, так и ненависть, возбужденная в ее сердце, не умирали никогда. Обстоятельства еще более развили в ней некоторые врожденные недостатки. Выйдя замуж в неполные шестнадцать лет за человека на двадцать три года старше ее, который боготворил ее и предупреждал все ее капризы, окружал ее роскошью и почетом, она избаловалась, привыкла швырять деньги, покорять сердца и не выносила никакого соперничества. Ее дивная красота сделалась ее кумиром; в поклонении самой себе она видела цель своей жизни. Поражать женщин своими туалетами, мужчин своими чарами было единственной ее заботой. Каждый мужчина, который к ней приближался, должен был делаться ее рабом; искусным кокетством она его привлекала, очаровывала; но едва победа была одержана, интерес пропадал, и взгляд ненасытной сирены искал новой жертвы. Эта опасная игра была началом несогласий графа с женой; напрасно он увещевал и запрещал, ревновал и наблюдал, — страсть покорять мужчин, заставлять их трепетать от ее взгляда сделалась потребностью Габриэли. Новая неосторожность подобного рода с молодым офицером вызвала дуэль и затем разрыв между супругами.