Река на север - [11]

По телевизору Мэр-Президент выступал с очередным посланием к нации. (Вначале сам со злорадством наблюдал, как разваливалась Великая страна, лишь бы досадить тем, наверху. В итоге проиграли, все проиграли.) Источник напряжения между Восточными и Западными провинциями, сроду друг другу не доверяли, — Армия, сконцентрированная в Карпатах, — замков не хватало. Колониальные товары. Закон об алчности — не установили критерий мздоимства, зато назначили очередную комиссию. Последняя надежда — "портфельные" инвестиции. Мертвому припарка. Десятилетнее барахтанье во лжи и казнокрадстве. Призывы затянуть пояса... Не поддаваться влияниям Востока... Быть больше не якобинцами, не бабувистами, а термидорами... Питаться дарами садов и огородов... Может быть, тоже?.. Думает, что умеет лучше и красивее других?.. Сто первый Великий Магистр или новый санкюлотский Лифшиц, умеющий все красиво и правильно объяснять... Все болезни плохо устроенного общества. В заключение: оказывается, пропили-таки муляж царь-пушки.

На обед подала кашу и чай.

— Больше ничего нет, — сказала и поджала губы: "Фефе, какие у тебя холодные ноги".

Давняя любовь к старым итальянским фильмам. Сентиментальные песенки пятидесятых и шестидесятых. Тонино Гуэрра и Феллини. А последнее время — американские фильмы: особенно ей нравилось, когда Брюс Уиллис с туповатым видом ждал конца фразы партнера и многозначительно играл губками.

Попытался помириться. Обнял и положил руку на тугой живот. Под пальцами веретеном скользнул давний шрам — то, что должно было скрепить их крепче и надежнее — "ворованный" им ребенок, до которого она сделала десяток абортов. Злополучные семь недель, в течение которых он еще мог на что-то надеяться. "Мне самой противно ходить такой, — говорила, когда ее тошнило от кухонных запахов, — завтра пойду и избавлюсь..." И он невольно думал о сокрытом в ней — живом, но обреченном. О чем он теперь должен был жалеть? Чрезмерной прагматичности? "Мораль умысла"[16]. И его вина тоже как мужчины. Вздохнул (на ее реакцию), поймал близкий зрачок ускользающих глаз: жизнь — ворох случайностей, запусти руку и вытащишь одну из них, выбор не так уж и богат. Знать или не знать — не так уж важно. Кто она больше — жена или экономка, не спят вместе этак... он прикинул... ммм... не вспомнил. Привычка обследовать ее с помощью носа и глаз, приводящая других женщин в трепет или в легкое изумление. Уж слишком он индивидуален — иногда до сомоотвращения. (Руки приберегаются для стадии готовности.) Супружеский долг не играет роли, есть занятия поинтереснее. Когда она ему изме... Даже интересно, с кем? С монтером или аккумуляторщиком. Что там у них на первом месте? То, что чешется? Впрочем, и тебя тоже касается...

Механически жевал в предчувствии работы. Готовила грубо и безвкусно, полное отсутствие воображения, все изысканное с презрением называла "еврейской едой". Хорошо, что он непритязателен и в ее присутствии склонен к сосредоточенной меланхолии. Лишь бы не свихнуться.

— Господи, как ты мало ешь! — бросила, направляясь к телевизору.

Вымыл посуду и, проходя, заглянул в комнату. Сидела, упершись взглядом в экран. Даже не повернула головы.

Когда-то ее прекрасное тело волновало больше — в те прекрасные дни, когда на курортах теряла талию, а у него была возможность оплачивать отдых. Кое у кого просто текли слюнки. Южные базары и расслабляющая бездеятельность. Покатые горы (с аршинными надписями: "Вождь жив!"), до которых, казалось, рукой подать. Сожаление о фильме, который не досмотрели из-за грозы и молний — единственные общие воспоминания. Джульетта Мазина в главной роли. Бурные потоки, шлепанье по тропическим лужам, ее промокшая блузка, его промокшие брюки и поцелуи во влажной темноте города. Она смеялась. Господи, как она заразительно смеялась! До сих пор звучит в ушах. Ему нравилась ее грубоватая чувственность. Возбуждалась от одного прикосновения, просто от того, что проходила рядом. Прекрасно было чувствовать в себе возможность большего и не спешить. Тогда он кое-что умел. Умел прощать. Умел прощать отсутствие паузы, анэреструса. Воспоминания, не имеющие никакой семейной ценности, потому что никогда не обсуждались — оказалось, это лежит за ее восприятием. Впрочем, их измены — тоже. Но неважно. Яркие гладиолусы в клумбах перед чайной. Плоская линия моря на горизонте. "Женщинам нравится, когда на них смотрят откровенно. Вся беда в том, что к Саскии это прилипает, — думал он, — словно ты голой вводишь ее в комнату, полную народа, словно тебе дали слишком грубый наркоз и у тебя открылись глаза на мироздание или закатились шарики от восторга. Слишком часто замечаешь в ее глазах буйство плоти, чтобы думать о себе как о единственном любовнике, и миришься. Точнее, она приучает тебя мириться изо дня в день, из года в год — дрессировка законного спутника. Смешно до обиды, что с тобой она теперь никогда не будет прежней, такой, какой она бывает с другими. Всегда хочется быть первым или последним. Наивность рогоносца. Эффект двадцать пятого кадра". Все гитары Пикассо давно стали его гитарами. Все женщины в простоте своей ван гоговские: "Надо рискнуть своей шкурой..." Только не он. Возлюбленных не выбирают. Вначале даже рассказывал о Гане. Слова не были фальшью для него — имел глупость дать представление, с чем сравнивать, и поплатился уязвленным самолюбием. Переложила все на свой манер. Ускорил недомолвки. С такими женщинами надо быть осторожным на поворотах. Дошел до ручки — стал цитировать заезжего коллегу: "при половой работе женщина должна видеть в каждом мужчине Христа, мужчина в женщине — Божью Матерь". Идиот! Знал ее как любительницу разговоров на грани фола и пошловатых компаний, в которых не особенно берегут чужую репутацию — был бы повод. Повилять хвостом — как щекотание нервов. Умение сводить поклонников — пусть сами разбираются... Делать невинный или оскорбленный вид в зависимости от ситуации... Перекладывать грехи на чужую голову...