Река на север - [102]

— Э-э-э... — господин Дурново погрозил пальцем. Наверное, ему все же было стыдно, потому что жест выглядел неубедительно. — Кстати, вы у нее самая крупная рыбка.

— Хорошо, — обрадовался Иванов. — Поэтому я вас и прошу.

— О чем же? — Брови господина полицмейстера — левая, изломанная шрамом, и правая, прямая, как шпала, — полезли было вверх.

— В вашей работе она пропадет, — торопливо объяснил Иванов. — Еще больше запутается. О пистолете же она не сообщила.

Господин Дурново понимающе кивнул.

— Я сам подкинул его, — признался он, — чтобы привязать вас крепче, но потом появился наш комиссар, все запутал, и дело приняло другой оборот. Впрочем, я сегодня великодушен, пусть... пусть... — В следующее мгновение он забыл, для чего начал фразу. Сладострастно пожевал губами и облизнул их. Мельком взглянул в окно на вечный лес. Потом оборотил взгляд на Иванова, словно припоминая суть разговора. — Пусть она тоже едет... — С губ слетела слюна.

— Спасибо... — удивился Иванов и даже заработал внимательный кивок господина полицмейстера. Что бы это означало?

— Не за что, друг мой, не за что, — ответил он. — Человек есть не то, что он думает, а что он делает.

— Полностью с вами согласен, господин генерал. — Иванов подумал, что на этот раз ему удалось обмануть его.

Господин Дурново только поморщился:

— Не усложняйте себе жизнь. Будьте естественней. Живите так, словно впереди у вас сто лет, только так можно выжить.

— Я полностью с вами согласен, господин генерал, — повторил Иванов. Он почему-то обрадовался, словно с души свалился камень. Он подумал, что с остальным в этой жизни он как-нибудь разберется.

— И правильно делаете, — согласился господин Дурново, — а теперь прошу, — и галантно пригласил к выходу.

— Вы меня приятно удивили... — признался Иванов.

— Тьфу-тьфу-тьфу, — господин Дурново поплевал через левое плечо, — сглазите...

Иванов только улыбнулся. Вряд ли господин полицмейстер теперь мог обмануть его. Между ними давно возникла тайная симпатия, которую господин полицмейстер, ввиду своего положения, не мог озвучить.

* * *

— Прошу сюда не смотреть, — господин Дурново загородил широкой спиной поворот направо, — и сюда тоже. — Его голос приобрел официальные нотки.

Стены, увитые черной паутиной. Из труб беззвучно вырывался парок. В мутном колпаке одиноко горела лампа. В ее свете ноги покойников вполне соответствовали обстановке.

— Мрут как мухи, — посетовал он. — В основном нелегалы-азиаты... эмигранты...

— Чего ж так? — спросил Иванов, краем глаза все же заглядывая в проемы стен.

Закопченный кафель мерцал равнодушно и мертвенно, как в операционной. Пахло дезинфекцией. Из бетонных мешков тянуло трупным холодом.

— Не успеваем хоронить, — посетовал господин Дурново.

Дальше подвалы напоминали операционную. Стены были выложены все той же белой плиткой.

— Особо опасных мы держим в стерильных камерах. Буйных — в звукоизоляционных.

Сын сидел в звукоизоляционной, перед которой дежурил охранник.

Перед тем как ее открыли, господин Дурново откупорил бутылку воды и, неся ее перед собой, как букет, вошел в камеру.

Когда охранник вывел сына, он не мог ступать. Оперся о стену. Жадно прочищал горло пузырящейся водой. Борода сбилась в нечесаный ком. Из камеры пахнуло конурой.

— Интеллигенция всегда слаба... — не скрывая брезгливости и оборачиваясь к Иванову, заметил господин Дурново.

Сын дико повел глазами. В его облике появилось что-то первозданное, словно этой камеры как раз и не хватало для его мировоззрения. Выгоревший чуб вяло упал на глаза.

— С вашей помощью, — саркастически заметил Иванов, хлопнув сына по спине. — Не перестарайтесь...

Потом он понял, что ошибся.

— Не надо ссориться, господа, — вмешался сын. — Со мной все нормально. Я чудесно выспался.

Оказывается, он даже сохранил чувство юмора. Потянулся так, что хрустнули суставы.

— Ну вот видите... — обрадовался господин Дурново, — не так страшен черт... — подспудно он извинялся перед ними.

— Они меня поили соленой водой... — пожаловался сын и перевел дыхание.

В детстве он его напугал — простудил почки, искупавшись в Морозовском ручье. Он сам отвез его в госпиталь на противоположный берег Мотовского залива, и в течение нескольких лет следил за его болячкой, которая, в счастью, не перешла в хроническую форму.

— Уходим! — быстро произнес Иванов и подтолкнул сына к выходу. Он побаивался, что господин Дурново передумает, а сын сотворит какую-нибудь глупость.

Они миновали длинные прохладные подвалы с каменными мешками, где лежали мертвецы, и вышли на улицу. Жаркое долгое лето катилось к закату, постепенно переходя в не менее сухую долгую осень и затем — в морозную, бесснежную зиму, заканчивающуюся слякотной весной.

Господин Дурново, мягко, по-отечески, глядя в их лица, подал руку Иванову:

— Не забудьте, мы очень гуманны и сдержанны...

— Я не забуду... — пообещал Иванов.

Вялое рукопожатие раздражало его точно так же, как и излишне крепкое.

— Насчет нашего договора... — начал господин Дурново, — я вас очень попрошу...

— Не обещай им ничего, — вдруг вмешался сын. — Они не давали мне спать... Ваш человек очень изобретателен...