Река - [11]

- А как же Малиничев?

- Малиничев? - И Плетнев задумчиво потер подбородок.- Он будет у вас командовать какой-нибудь лодкой. По вашему усмотрению.

Бахметьев вскочил на ноги.

- Но ведь я же не могу. Он старше меня. Гораздо опытнее и вообще... Был лейтенантом, когда я еще учился в корпусе, и только что был моим начальником. Я не смогу отдавать ему приказания.

- Садитесь, пожалуйста. - Плетнев поднял глаза, и в глазах его была легкая усмешка. - Кто-то мне рассказывал, что нынче нельзя судить о командире по его бывшему чину. Верно это?

Бахметьев сел. Он чувствовал себя совершенно беспомощным. Должно быть, Ярошенко передал его слова Плетневу, и теперь он никак не мог от них отречься, И вообще не знал, что ему делать.

- Ну вот, - сказал Плетнев. - Когда вы были мичманом, я у вас служил простым минером. А теперь я командующий и свободно могу отдавать вам приказания... Сегодня, как полагается, вместе с Малиничевым подайте рапорты,

- Есть. - И, чтобы скрыть свое смущение, Бахметьев принялся раскуривать потухшую папиросу.

- Приказ получите в распорядительной части. Он у них готов. А комиссаром останется у вас Ярошенко. Вы хорошо с ним живете?

- Очень.

- В порядке, значит. - Плетнев наклонился вперед и через стол протянул руку. - Потолкуем с вами в другой раз, а сейчас пришлите мне товарища Лобачевского. Будьте здоровы!

Бахметьев вышел в коридор и так же осторожна, как и накануне, закрыл за собой дверь. Только теперь у него были совсем иные мысли. И первая - что выслушивать приказания от бывшего матроса оказалось вполне просто.

8

В каюте было темно и душно. Плетнев лежал с закрытыми глазами, но уснуть не мог.

Дела флотилии обстояли плохо. Бестолочь, перемноженная на отвратительное снабжение, а людей нет и не предвидится.

Можно ли наладить хоть какую-нибудь корректировку огня с берега? Как быть с проклятыми дровами, которых всегда не хватало? Какие меры принять против возможного прорыва неприятельских кораблей?

Со всех сторон была сплошная путаница нерешенных вопросов, а кое-какие сотрудники штаба сидели с поджатыми губами и вовсе не спешили помочь. А другие, вроде Лобачевского, просто были бездельниками.

Впрочем, все это он предвидел заранее и теперь жаловаться на свою судьбу не собирался.

"Боевые действия ограничивались обоюдным обстрелом позиций и налетами авиации с обеих сторон" - это была фраза из его последнего донесения в Москву.

Нет, какие уж там обоюдные налеты! Своя авиация просто никуда не годилась. Самолетов было порядочно, но летать могли всего лишь штук десять - двенадцать, да и те плохо.

Люди? Людей винить не приходилось. Черт знает в каком виде были сами машины, и механики работали круглые сутки, чтобы хоть как-нибудь привести их в порядок. А летчики за отсутствием бензина летали на мерзости, которая называлась "казанской смесью" и от ко" торой все время скисал мотор. Люди были героями.

"Боевые действия ограничивались обоюдным обстрелом позиций..."

Во время последнего обстрела на плавучей батарее "Урал" в канале орудия разорвался снаряд. Троих совсем разнесло, а несколько человек просто полетело за борт, и их пришлось вылавливать. Но самое страшное было потом. Пламя от взрыва проникло в трюм, где хранилось штук триста снарядов.

Он стоял на крыше рулевой рубки и в бинокль все это видел, точно на экране кино. И также ничем не мог помочь.

Когда-то он испытывал нечто подобное. Может быть, это было в бою на "Джигите", а может - в полубреду в теплушке эшелона. Но теперь это было хуже, чем когда-либо. Его корабль без паров стоял ошвартованный к пристани, и он мог только смотреть. А сигнальщики без конца путались с флагами, и приказание подать помощь "Уралу" безнадежно запаздывало.

К счастью, Бахметьев, не дожидаясь никаких сигналов, подошел на своем "Командарме" прямо к борту батареи и со всей свободной командой бросился тушить пожар. Здорово рисковал. Мог и корабль свой погубить, и людей, однако дело сделал. Огонь ликвидировал.

Вообще этот Бахметьев вел себя хорошо, и Ярошенко был прав, когда настаивал на его назначении начальником дивизиона.

В каюте на "Командарме" горел свет, но начальник дивизиона Бахметьев крепко спал. Он навалился плечом на деревянный борт койки и одну руку свесил до самой палубы, но никакого неудобства от этого не ощущал. Он был измучен до последней степени.

На столе стоял чайник с кипяченой водой, аккуратно завернутый в газету остаток хлебного пайка и барограф, отмечавший резкое падение давления. Рядом, прикрытое наганом в кобуре, лежало начатое письмо: "Брат мой Александр.

Я начинаю думать, что ты был прав, но все это страшно трудно и, кажется, легче не станет. У нас слишком много врагов и слишком мало опыта. Впрочем, есть настоящие, очень крепкие люди.

Один из таких - тот самый Семен Плетнев, о котором я тебе рассказывал. Его прислали к нам командующим вместо мокрой курицы Ивана Шадринского. Думаю, что это будет хорошо, но наверное еще не знаю.

Меня назначили начальником дивизиона канлодок. Лучше бы не назначали. Ты не можешь себе представить, что у нас творится.

Когда я наконец уйду со службы, я, наверное, стану пожарным. У меня сейчас необычайно много практики в этой области. Нет, не буду писать. Противно.