Река, что нас несет - [102]

— А не сможешь приехать, — сказал Американец, уходя последним, — ищи меня в башне между Сорнтой и Альмонасидом.

— Обязательно приеду, — ответил Шеннон и, оставшись одни, стал глядеть на багор, прислоненный к степе, словно ото было копье рыцаря из Сориты, соратника Альваро Фаньеса или члена ордена Калатравы.

Паула зашла проститься на следующее утро. И хотя Шеннон ждал ее, его охватило волнение. Они помолчали, пока Сесилия деликатно не удалилась. Паула села в кресло около кровати. Ее щиколотки казались еще белей от черной юбки, как и в тот день, когда они разговаривали у реки. Шеннон был тронут этим воспоминанием. Да, Паула для него все еще много значит… Но, сказав это себе, он подумал, что слова «все еще», так естественно у него вырвавшиеся, разоблачают ого. Он был взволнован, да, но скорее как зритель, созерцающий собственные воспоминания.

— Ты меня будто и не замечаешь, — сказала она, улыбаясь, но с видимым укором. — И выглядишь иначе. Лицо стало другое… Какое-то… поспокойней, что ли.

— Ото потому, что я смотрю на тебя, Паула.

— Вот видишь? Ты уже и разговариваешь со мной, как все. А раньше не мог… Да, ты стал другим… Как быстро ты изменился!

— Ты так считаешь, Паула?

Опа кивнула.

— А если буду замечать, ты меня полюбишь? — спросил Шеннон, удивляясь, зачем он это говорит.

— Нет, — ответила она с грустью. — Ты сам меня уже не любишь.

На какой-то миг все его существо взбунтовалось.

— А зачем тебе моя любовь, если ты меня не любила? — язвительно спросил он. — Ну конечно! Вы, женщины, всегда…

Охваченная внезапным порывом, Паула вскочила с кресла и зажала ему рот, потом, печально глядя на пего, сказала:

— Не надо, Ройо, не говори так. Ты по такой, кат; все. Нет, нет. И я не такая. Мне жаль, что это прошло… Не знаю, как тебе объяснить, как сказать…

Шеннон нежно поцеловал пальцы, лежавшие у него на губах. Паула убрала руку и снова села в кресло.

— Ты права, Паула. Прости меня… И если ты еще оставляешь мне надежду…

Опа молчала.

— Слышишь?.. — Он приподнялся на локте. — Если ты еще оставляешь мне надежду…

— Я не могу тебе ее оставить, — глухо произнесла она. — Как не могла в тот вечер.

Шеннон догадался не сразу.

— Есть кто-нибудь другой?

Паула молча кивнула.

— Почему же ты не сказала?

— Зачем?.. Вот теперь я пришла, чтобы сказать… И сказала бы, даже если бы ты оставался таким, как прежде… Но это лучше, что ты изменился.

Шеннон перебирал в уме сплавщиков. Разумеется, это был кто-то из них. Какие-то мелочи, внезапно представшие сейчас в новом свете, привели его к догадке. Он почувствовал зависть к этому человеку, всегда уверенному в себе, хотя и без особых оснований.

— Антонио?

Паула снова кивнула.

— Как же ты его полюбила? Когда?

— С первой встречи, — коротко ответила она.

Теперь ему стало все понятно.

— И ты не доверилась мне, не призналась? Предпочла обманывать меня и всех остальных?

— Обманывать? — отозвалась она со смирением, скорее горестно, нежели возмущенно, — Да между нами ничего не было, Ройо! Ничего. Просто я пойду за ним, куда он пожелает, хоть на край света. И ты хотел бы, чтобы я поторопилась сказать об этом самому лучшему человеку, какого я знала в жизни? Единственному человеку, который так хорошо относился ко мне?.. Ведь он никогда не будет со мной таким, как ты…

— Тогда…

— Чего ты от меня хочешь? Кто мог это предвидеть? Не знаю, может, пока я его не встретила, я могла бы стать твоей, и с радостью, заговори ты со мной об этом… А теперь… — Ее руки бессильно опустились.

Что теперь поделаешь! Шеннон с печалью и нежностью произнес:

— Паула…

— Я не забуду тебя, Ройо. Мне уже никогда не встретить такого человека, как ты. Да может, и нет больше таких!.. Я могла быть счастлива с тобой, могла спокойно прожить жизнь… Но такая уж я есть… Он покорил меня, ослепил.

Шеннон взял ее протянутую руку, проговорил, глядя на совсем еще детский рот Паулы:

— Я тоже никогда не забуду тебя, Паула. Никогда. И тоже не встречу больше такой женщины, как ты. Ведь в городах, в том мире, где я живу, таких, как ты, не бывает. Они все погрязли во лжи! А ты настоящая! Невинная и виновная, кроткая и отважная… Ты голубка, и ты убиваешь, Паула. Что еще тебе сказать? Ты женщина в полном смысле этого слова. Ты и сама не знаешь, кто ты больше: мать или возлюбленная.

Паула застыла в оцепенении.

— Не сердись. Уж такая ты есть. А я… я все еще люблю тебя, Паула, — заключил Шеннон едва слышно.

— Уже по-другому, Ройо, — прошептала Паула.

Воцарилась долгая, добрая тишина. Великая тишина, наполненная звуками, которые тоже навсегда останутся, в памяти: шелестом ветра в соснах, журчанием воды меж скал.

— А ведь хорошо было, правда? — спросила Паула, совсем как девчонка.

— Да, — признался Шеннон, — слишком хорошо. Ты не могла стать моей. Я тебя недостоин.

Оп приник к ее руке долгим поцелуем. К руке, созданной для ледяной воды и горячей любви; к руке, прятавшей наваху на теплой груди.

— Паула… — произнес он, растягивая каждый слог, — никогда не забуду этого имени.

— А ведь оно не мое. Когда я пришла к сплавщикам, я решила, чтобы меня не нашли, назваться именем моей родственницы, которая давно умерла. Никто не знает моего настоящего имени… Даже Антонио, — проговорила она тихо. И еще тише добавила: — Меня зовут Беатрисой.