Регистраторша ЗАГСА - [35]

Смеялся, когда рассказала, как, «минуя голову»[8], получила назначение, о глухом Батраке и о его «теории» об «офицерах и солдатах», о «повидле».

— То, что ты уже знаешь, — правда: от Москвы немцев действительно отогнали, и на довольно почтительное расстояние. Знаю я это из официальных источников, Оксана.

Радость кружит мне голову, и я срываюсь со стула. Андрей усаживает меня рядом, спрашивает:

— Скажи, регистраторша, как ты высиживаешь весь день за столом? И почему под твоим пером мертвецы не оживают?

В углу тихо играют мальчики. Маруся где-то с санками во дворе. Остальные разошлись по соседям. Нашей беседе никто не мешает.

Андрей заинтересовался отдельными деталями записи мертвых: документами, которые требуются при регистрации, куда их после записи девают, книжкой дубликатов рождения и усыновлений.

— Что у вас по паспортизации делается?

— Уже началась прописка.

— Началась она и у нас. Я прописался и в Киеве, так как периодически здесь придется бывать.

Пока собралась наша «веселая компания», Андрей успел рассказать о своих «новостях», о том, что с ним приключилось, начиная с того морозного дня, когда мы с ним встретились.

Брата он разыскал через несколько дней: Федор, признанный военкоматом негодным к воинской службе, был направлен партийным комитетом на другую работу, a в дни отступления Красной Армии из Киева — оставлен на подпольную работу сперва в Киеве, а затем переброшен в Киевскую область. Жена его с сыном успели эвакуироваться в Казахстан. В поисках брата Андрею необычайно повезло, так как Федор проживал в Киеве иод другой фамилией и переменил свое старое место жительства. Встреча с Андреем была для Федора неожиданным сюрпризом.

Спустя несколько дней после свидания с братом Андрей был послан им в одно из сел под Киевом.

— К тебе так и не успел зайти: спешил. Сейчас пробуду в Киеве несколько дней, а затем опять вернусь к Федору.

Андрей рассказал о хозяйничании оккупантов в селах, о настроениях крестьян, начавшейся уже принудительной вербовке колхозников в Германию.

— Через некоторое время усилится «добровольная» посылка населения в «прекрасную» также из Киева. Проверка паспортов и введение прописки ускорены не зря. Не угодить бы и мне где-нибудь на улице прямо в западню, хоть я и владею в совершенстве немецким языком, а в кармане у меня неплохие документы… Ну, не хмурься, — подбодрил он, заметив, как погасли радостные огоньки у меня в глазах, — не волнуйся, Оксаночка, дела не так уж плохи, от Москвы орды отогнали…

В дальнейшем беседу нашу прервали: пришли мама, Наталка, за ними — Маруся, за нею — Маринка с санками; за окнами сгущались сумерки.

Андрея встретили удивленно-радостными восклицаниями: давно видели, увидеть не надеялись.

Засветили плошки, сели всей компанией ужинать. За ужином дети забавляли Андрея своей ненасытностью. После ужина мальчики спросили ело:

— Вы, дядя, пленный? У нас будете жить?

И рассмешили всех нас. Пришлось рассказать Андрею про «пленных дядей».

А когда все улеглись спать, когда села с Андреем в кухне на топчан у теплой печки, он необычайно скупо, лишь в общих чертах рассказал о том, что, собственно, его привело в Киев. Из этого сдержанного рассказа можно было понять, что Федор послал его с каким-то поручением в Киев. Разумеется, я не стала допытываться о характере этого поручения. Однако в конце этой беседы Андрей мне сказал:

— Ты, Оксана, понемногу, а главное, поосторожнее прощупывай людей. Может статься, что надежные люди понадобятся.

Андрей умолчал, зачем и для чего могут ему понадобиться люди, а я, соблюдая элементарный такт, не стала его расспрашивать.

Постелила ему в кухне на том же топчане. В комнатах тепло, даже душно. В моей маленькой, где сплю с Маринкой, открыла форточку и села писать.

…Рассказать Андрею о дневнике?

Еще успею.

А сейчас как-то даже неудобно: человек спит, а я про него пишу.

12 марта

Вчера Андрей ушел. На Куреневке и в Пуще у него были свои дела. Несколько дней работала в загсе одна. Александр Михайлович еще болен, и позавчера Андрей пришел ко мне, заинтересовавшись метриками, порядком записи основных четырех актов. Перечитывая инструкции, заметил:

— А ты и в самом деле догадлива. Тут действительно немало щелей для обхода их «законов». Старайся войти в полное доверие у своего руководителя. Нам с Федором ты, вижу, будешь нужна.

Отобрал несколько паспортов умерших, из числа сданных Кирилловской больницей, которые можно не заносить в реестр.

Заметив на стене желто-голубой трезубец, усмехнулся:

— Еще не сняли? Скоро снимут, а то повсюду уже сняли. Видимо, приказ об этом дойдет до Куреневки с небольшим опозданием. А как тебе удалось «фюрера» не вывешивать?

— Был у нас портрет, и немалых размеров, но его забрали в отдел труда. Там тоже был такой же портрет, но кто-то с вечера его порвал, и Александр Михайлович охотно отдал им наш.

Записей о смерти было в тот день несколько, о рождении — ни одной, и я была почти свободна. Дубликаты делать не хотелось, беседа с Андреем повысила настроение, никто нам не мешал. Когда он просматривал зарегистрированные мною метрики из Кирилловской больницы с именами пленных, больных, задушенных в душегубке угарным газом, руки у него дрожали. После долгого гнетущего молчания сочувственно сказал: