Регионы Российской империи: идентичность, репрезентация, (на)значение. Коллективная монография - [62]
Круг основных претензий, высказанных губернаторами, можно свести к пяти основным позициям. Во-первых, новое официальное «судилище» представляло собой искусственное объединение разнородных сельских обществ для выполнения судебно-полицейских функций и выступало неудачной альтернативой настоящим народным судам «стариков» или «мирским сходкам», на которых традиционно решалось большинство имущественных споров крестьян в рамках обычного права. Во-вторых, удаленность волостных правлений, где проходили очередные коллегиальные заседания судей, от разбросанных на больших пространствах сельских обществ снизило мотивацию избранных на общественные должности судей; последние исполняли свои обязанности «вяло и неохотно», что усилило административное влияние волостных старшин и писарей, которые беззастенчиво диктовали свою волю неграмотным служителям крестьянской Фемиды. В-третьих, непонимание судебных функций, «невежество» и постоянная смена крестьянских судей (при коротком сроке исполнения обязанностей), выбранных к тому же из разных селений и часто по остаточному принципу, вели к перманентному «превышению» их полномочий, «бессмысленности», «пристрастности» и «несправедливости» в производстве судебных дел. В-четвертых, безвозмездная деятельность «безнравственных» стражей закона воспринималась ими в качестве «повинности» и определяла рост коррупционной составляющей – общепризнанным фактом становилось «угощение вином», превращавшее «волостной суд в увеселительное заведение». И наконец, в-пятых, безапелляционность волостного суда, решения которого были окончательными и не подлежали обжалованию, противоречила принципам объективности рассмотрения дел и справедливости судопроизводства[429].
Выводы тверского, тульского, орловского, нижегородского и волынского губернаторов завершали общую характеристику пореформенной волостной юстиции: «Волостные суды, пользуясь своей бесконтрольностью в решениях своих, весьма часто оставляя в стороне и закон писаный, и закон обычный, увлекаются произволом, решая дела в пользу лиц более или менее близких к судьям, или, руководствуясь влиянием волостного старшины и волостного писаря, или, наконец, просто под влиянием ведра водки»[430]. Тульский губернатор П. М. Дараган прямо заявил в своем отзыве: «верно то, что волостные суды решительно не удались, точно также как они не удались и в казенных селениях, где номинально существуют уже несколько десятков лет»[431]. Ему вторил орловский губернатор Н. В. Левашов: «ожидания, возникшие в литературе, что эти суды будут служить проводниками в жизнь обычного права, живущего в народном сознании, оказались преувеличенными»[432]. Начальники губерний признавали, что через два с половиной года после проведения реформы в некоторых волостях новый суд вообще не начинал своей деятельности. Волынский губернатор М. И. Чертков привел даже некоторую статистику: «Крестьяне двух третей общего итога селений не обращались к волостному суду»[433]. С ним был согласен глава Нижегородской губернии А. А. Одинцов: «До сих пор крестьяне чаще обращаются к разбирательству своих стариков или сельских сходов, или приносят просьбы мировым посредникам, или местам и лицам, до которых дела их не относятся»[434].
Высказывание нижегородского губернатора нуждается в отдельном комментарии. Неоднозначное положение волостных судов в системе иерархии пореформенных местных судов по малозначительным проступкам и имущественным спорам приводило к попыткам членов крестьянских общин заменить волостные суды «домашними судами», «судами стариков» и даже сельскими сходами «по давно принятому и вкоренившемуся обычаю». «Самосуд» присутствовал в крестьянской повседневной жизни на протяжении многих столетий, и волостной суд, организованный правительством, для них не имел большого значения. Попытки власти вывести «из тени» многовековую традиционную систему обычного права за счет внедрения специального суда в крестьянском самоуправлении не давали желаемого эффекта. В первые пореформенные годы община оказывала молчаливое сопротивление, отстаивая право на собственный устный «самосуд».
Губернаторы прибегли к вполне эмоциональному описанию недостатков едва возданной системы, указывая, что «так называемое обычное право в них играло самую последнюю роль». Псковский губернатор В. Н. Муравьев сообщал, что часто слышал от крестьян: «Не дай бог нашего мужицкого суда»[435]. Калужский губернатор Э. В. Лерхе возмущался двойными наказаниями за один и тот же проступок[436]. Орловский губернатор призывал «умерить резкость приговоров, составляемых по обычному праву»[437]. Волынский губернатор писал о явных нарушениях волостными судами действовавшего законодательства в отношении женщин[438].
Надо сказать, что у волостного суда среди губернаторов были и адвокаты, впрочем, как уже упоминалось, весьма немногочисленные. Так, комментируя суровые наказания женщин, имевшие место в волостном суде, казанский губернатор М. К. Нарышкин отмечал: «Если один из мировых посредников… и находит, что решения волостных судов при разборе семейных ссор не беспристрастны относительно осуждения женщин, то подобный факт (если он и существует) следует отнести не к пристрастию судей, а к существовавшему и существующему в народе верованию, что жена должна постоянно состоять под управлением и властью мужа и с терпением переносить хотя бы и незаслуженные от него обиды: „Так Бог ей судил“ – говорит голос народа, и в этом случае трудно осудить волостных судей за пристрастное осуждение женщины, когда осуждение это вытекает из их религиозных верований и из убеждений, выработанных многими поколениями»
