Редкие девушки Крыма - [97]

– I have my aunt visited, – сказала Таня.

– А теперь переставьте слова, как привычнее, и всех делов. Имею – конкретно сейчас, в момент разговора, поэтому его зовут настоящим. Ферштейн?

– Да, спасибо.

– Смотрите с точки зрения смысла, а таблицами времён можете растопить костёр.

И Станислав вернулся к разговору о фильме.

– Это кажется, мы не имеем своих бабушку и дедушку позвоненными, – сказал я.

– А сколько времени? – спросила Таня. – Без четверти десять, mamma mia!..

Спросив разрешения у хозяина, мы помчались к телефону. Трубку снял дедушка, он не имел свой голос обеспокоенным и подсказал расписание электричек. Мы обменялись адресами со всеми, кто имел нас желанными, попрощались, оделись и, торопясь, выбежали в город.

Погода изменилась за несколько часов. Сыпал мелкий колючий снег, и ветер то кружил его под ногами, гоняя бешеные воронки по улице, то выстреливал сухими языками в лицо, заставляя жмуриться и поднимать воротник.

– Тань, у тебя сколько осталось плёнки? – спросил я на ходу.

– Половина катушки в камере и одна целая.

– Завтра сходим ещё в одно место? Встанешь там, будешь медленно поворачиваться и считать мосты. Как насчитаешь семь, загадывай желание. Круто?

– Потрясающе. И ты знаешь, что я загадаю.

– Может быть, догадываюсь?

– Знаешь, Саня, не притворяйся. – Таня остановилась и крепко, изо всех сил, обняла меня. – Знаешь, знаешь, знаешь, всё ты знаешь…

Глава восьмая. ОСТРОВ

1

Мы вернулись в Солнечное и назавтра пошли в школу. Вернулась и Оксана Ткаченко, теперь она вновь сидела со мной за третьей партой.

– Ты стала какая-то другая, – заметил я на перемене, – будто мыслями далеко…

– То же самое могу сказать о тебе. И ещё о ком-то. Помнишь, Саша, я говорила по телефону, что однажды с ней познакомилась?

– Помню.

– Почти пять лет назад. Мама и папа вместе со мной поехали в Евпаторию к друзьям отмечать День Победы. Было довольно много гостей, в том числе Танины родители с Таней. Они тогда жили не здесь, мы впервые увиделись. Мне одиннадцать, уже тёлочка в миниатюре, с формами, все дела. Таня на год старше, на вид совершенный ребёнок. Кроме нас – мальчик, примерно ровесник, и девочка лет пятнадцати. Взрослые сели праздновать, нас отправили в отдельную комнату: идите поиграйте. Мы с Танькой разговариваем, старшая девочка скучает, мальчик вообще демонстративно презирает девчонок… Потом стал меня обижать. Может, таким образом выказывал симпатию, не знаю, было неприятно. Таня говорит: «Не трогай её». Он как не слышит. Она продолжает: «Не трогай, сейчас дам, будет больно!» Он такой растопырился: «Ну дай, дай!..» Что ты думаешь? В следующее мгновение полетел кувырком! – Оксана рассмеялась, и я тоже, представив картину. – Вскочил, бросился к ней и снова полетел, – рассказывала дальше Оксана, – и к выходу, а Таня ему: «Беги жалуйся, девчонка тебя побила». Я прямо вижу, у него шарики в голове закрутились, заработали… Отошёл от двери, дальше был как шёлковый. А осенью мы с Таней встретились в нашей школе, не подружились как-то особенно, но отношения добрые. Она ещё повзрослела, красивая, такие глаза неземные. Будь я парнем, даже не знаю, предпочла бы её или Ленку… Вижу, Саня, всё решил. Может, и правильно, вы равные, идёте рядом. Лена всё-таки ведомая, это не каждому интересно…

Мне показалось, Оксана была немного обижена. За время, что она провела в Москве, Лена сблизилась с девочками из «верхней» компании, особенно с Олей Виеру, и теперь словно разрывалась между прежней и новыми подругами, – но те звали к себе, тормошили, тянули за руки, Оксане доставался виноватый взгляд. А бегать ни за кем она не станет, будьте уверены. Только под конец учебного дня недоразумение разрешилось, и в гардеробе Лена заплакала на плече Оксаны, успокоилась, улыбнулась – всё это в течение минуты, – а затем они вместе пошли домой. Жили они теперь в одном подъезде: сразу после Нового года Надежда получила там двухкомнатную квартиру.

О чём могла знать или догадываться Оксана? О лекарствах из госпиталя – знала, как и все, о нервном срыве Надежды – тоже; но, кажется, не имела понятия о его истинной причине. Думала, что он случился от беспокойства за беглого сына, как я понял из дальнейших разговоров. И замечательно.

2

В один из ближайших дней я встретил брата Лены, ничуть не укрощённого севастопольским распределителем. Эта страница биографии скорее добавила роковых и грозных красок его образу. Может быть, дома он вёл себя прилично и оставил в покое сестру, но безответные ребята были и в восьмых-девятых классах. Одного из них, спокойного, умного Германа Думбадзе, он повалил наземь возле стены на заднем дворе и так сжимал его пальцы, что бедняга извивался и едва не всхлипывал. Куртка его была расстёгнута, рубашка вылезла из брюк. Выглядело это всё непристойно.

Когда в сентябре на пришкольном участке нечто подобное, но ещё хуже, творила с Леной кошмарная, членистоногая Кондратюк, я был в пяти шагах от того, чтобы остановить её, но всё-таки прошёл мимо. Сейчас, приняв мой тяжёлый пендель, Игнатович выпустил руку Германа и обернулся. Не давая опомниться, я схватил его за плечи и толкнул к стене. Он вякнул что-то угрожающее, но тут же прикусил язык – струсил, уродец, закрылся предплечьями и выглядывал из-за блока, точно леший из дупла. Эта внезапная робость только сильнее разъярила меня. Чуть помедлил, прислушался: злой, просто бешеный, но голова трезвая, руки не дрожат. И хорошо. Просунул кисть сквозь глухую защиту и, толкнув пальцами в лоб, крепко приложил его затылком к оштукатуренному кирпичу. Повторил дважды. «Отпустите, дяденька, больше не буду!» – умолял его взгляд, но я не верил и далеко не был удовлетворён, костяшки кулаков чесались, требуя работы.