Редкие девушки Крыма - [71]

А во-вторых, я не знал, как объяснить это Вике. Сказать всю правду – вдруг решит, что просто не хочу расстраивать? Старалась, писала – и даже для самодеятельности не подошло?.. Я довольно долго просидел в раздумьях, повторяя про себя самые яркие строки, и опомнился, когда до репетиции оставалось полтора часа. Решил, что всё-таки надо попробовать. Невозможно, но надо.

Выбрал два стихотворения и, взяв гитару, стал напевать и прикидывать аккорды.

5

«Идём в подвал», – говорили мы о наших репетициях. «Ты из подвала?» «Как там в подвале?..» Вот так, само собой, у ансамбля родилось название не хуже пресловутого «Депо». Мы постепенно набирали репертуар. Первоначальные «Снег», «Пообещайте мне любовь», «Жёлтый ангел» и «Джимми-пират» дополнились тремя песнями, унаследованными от «Депо», и одной, сочинённой Игорем Маринченко, – как и хотела Марина, остросоциальной, про вожаков и толпу. На мой взгляд, она сильно отдавала «Марионетками», но мне ли было критиковать?

Две готовые песни на стихи Виктории я показал через день после нашего разговора. Для того чтобы набраться смелости, надо было сделать что-то неординарное. Во время короткого перерыва я подошёл с гитарой к микрофону и запел «Незнакомку» на мотив «Шаланды, полные кефали»:

По вечерам над ресторанами

Горячий воздух дик и глух…

И продолжал. Только о припеве Александр Александрович не подумал, пришлось довольствоваться оригинальным, про Костю моряка. После трёх куплетов я почувствовал, что готов показать две песни на Викины стихи: «Венди» и другую, которая получилась в ритме вальса:

В электрическом вальсе

Гибнут бледные свечи…

– Обалдеть! – сказала Таня. – Это ты сам?

– Нет, это девочка из вашего класса.

– Кто?! – спросила Марина.

– Вика.

– Одна или вместе с Алёной?

– Одна, – ответил я, когда все отсмеялись.

– Надо же, Вичка-то какой талант, – задумчиво сказала Таня, и на её слова откликнулся Василий Васильевич:

– Вичка молодец, а вот ты, Саша, замечаешь, на что похож мотив? Вот это:

Guarda che Luna, guarda che mare…

– Действительно… Что же делать?

– Усовершенствовать, я бы вот так предложил, – он наиграл на синтезаторе изменённую мелодию, – и гармонию тоже. Вот это будет в тему, – взял он на клавишах необычный, словно миндальной крошкой присыпанный аккорд, – нормально?

– Да, отлично, – подтвердил я, пытаясь по слуху воспроизвести аккорд на гитаре.

– Обыкновенный си минор, только третью струну прижми не на четвёртом ладу, а на третьем. Большой минорный септаккорд. Вот, правильно, чувствуешь? Давайте я к следующему разу набросаю аранжировку и попробуем.

На том и порешили. Расходились мы тихо, всё ещё под впечатлением стихов. Перед тем как выйти на тёмную улицу, я вспомнил о Франсуазе и вынул из сумки открытку.

– Что-то есть, – сказала Таня. – Надо поискать её песни, интересно.

– Не что-то, а много общего, – возразила Марина.

– Только она, судя по пропорциям тела, ростом метр восемьдесят, как моя двоюродная сестра. Я рядом с ней буду малявка.

– Это которая сестра? – спросила Марина.

– Младшая из двух. Старшая всего-то метр семьдесят четыре.

6

Довольно часто я думал, что надо бы, надо вести дневник, заносить в него ежедневно что-нибудь важное. Взяться мешало моё фантастическое терпение: я, например, никогда не мог растворить во рту леденец, разгрызал задолго до естественного финала. Так и здесь: хорошо ведь сразу получить толстую книжку, а когда ещё она заполнится, если в день писать несколько строк? Далеко не каждый день происходит столько событий, как в начале второй четверти.

Но если бы я всё-таки вёл дневник, то ближе к середине ноября записал бы, что Таня в моей душе окончательно взяла верх. Записал бы её слова, сказанные по пути домой: «Саня, ты стал как-то мягче, добрее». И то, что я понял, наконец, как прекрасно иметь чистую совесть.

Я провожал Таню домой всё более кружными путями, через дальние аллеи парка. Особенно притягательной была самая старая и дремучая, похожая в темноте на лесную дорогу. Здесь не было ни души, фонари светили размытыми пятнами, словно пробиваясь издалека сквозь тучи, и ветер дул иной, с сильной можжевеловой нотой. Вошли, остановились…

– Сашка, – прошептала Таня, – весь день хочу сказать… У тебя, оказывается, совсем другое лицо. Не то, к которому я привыкла.

И погладила мой выбритый подбородок.

– Хуже? – спросил я.

– Нет, что ты. Просто необычно. Расстояние между носом и ртом гораздо больше, чем я думала.

Она прошагала пальцами над моей верхней губой; шаг получился модельный – нога за ногу, следы в одну цепочку.

– Как у Алисы Селезнёвой? – спросил я.

Таня нахмурилась, вспоминая.

– Нет, ну всё-таки не так… – И, помолчав секунду, выдала железным голосом Вертера: – А-ли-са. Ви-дишь в уг-лу ба-та-рей-ки?..

И согнулась, прижимая руки к груди. Я склонился над ней, придержал за плечи и, дотянувшись до уха, продолжил:

– А го-во-ри-ли, что я не ро-ман-тик! А! А! А!..

– Да ну тебя! – простонала Таня, пытаясь освободиться. В какой-то миг она присела, и я за руки потянул её вверх.

– А вообще мне нравится, – сказала она, успокоившись, – шёлковый такой…

Потёрлась щекой о мою щёку, её губы оказались напротив… Потом, когда она отстранилась, я увидел в её глазах как будто виноватое выражение, которое встречал уже не раз. Для себя понимал его так: «Извини, что не позволяю большего, но ещё рано», – а иногда и так: «Извини, но большее достанется кому-то другому». Но кем он может быть и где?.. Об этом думать не хотел.