Редкие девушки Крыма - [100]

А потом мы вновь погружались в душевные терзания Лучникова, вместе с ним колеся по фантастическому Южному берегу. Хотел бы я жить в таком Крыму? Точного ответа пока не знал, но… попробовал бы с удовольствием. И Таня сказала, что не против, совсем не против, особенно после того как встретила на последней странице собственное имя. Там возникла Татьяна – вероятно, главная любовь героя, с которой он расстался по какой-то причине и вновь случайно встретился. «Он смотрел на её плащ, туго перетянутый в талии, на милый пук выцветших волос, небрежно схваченный на затылке, на загорелое красивое лицо и лучики морщинок, идущие к уху, будто вожжи к лошади». Здесь уж я поморщился: автор несомненно хотел представить свою Таню трепетной ланью, но одним сравнением зачем-то превратил в кобылу. Конечно, тоже благородное, красивое животное, но всё-таки… Да и морщинки к уху, если точно представить, идут скорее как вожжи от лошади к седоку.

Тут мы посмотрели на часы: не так много времени оставалось до репетиции. Таня, попросив обождать несколько минут, поставила в магнитофон кассету, нажала клавишу воспроизведения. Зазвучала приятная, ритмичная музыка. Нежнейший женский голос: девушка скорее не пела, а говорила полушёпотом, будто приглашая в спальню. Впечатление было, что она тратит на звук едва ли четверть набранного воздуха, остальное – на то, чтобы лёгким дыханием щекотать микрофон. Ему, должно быть, приятно… Голос был знаком, я недавно слышал по радио другую песню в её исполнении, но не с начала и не до конца, поэтому не знал имени.

– Кто это? – спросил я.

– Твоя Франсуаза Арди.

– Почему моя?

– Ну ваша с Оксанкой. Нравится?

– Очень мило, но по фотографии представлял её не такой, более хлёсткой, что ли…

– Я тоже, – кивнула Таня, – романтично, но немного анемично. Всё-таки самой важной и близкой французской певицей для нас была и остаётся Эдит Пиаф.

И внезапно пропела на одном дыхании:

Non! Rien de rien,

Non! Je ne regrette rien…

Мгновенно переполнив комнату через край.

– Ох ничего ж себе! Тань, надо повторить это там, – кивнул я в направлении школы.

– Я же не знаю язык, это какая-то белиберда, похожая на слова.

– Ни за что бы не догадался. А если выучить?

– Подумаю. Давай собираться, пойдём.

5

После новогодних концертов аппаратура нашей группы вернулась в подвал. Снова выйти оттуда ей предстояло восьмого марта – может быть, в Дом Офицеров, а девятого мая – скорее всего, прокатиться в Севастополь. Для этих гастролей мы взялись учить «Майский вальс» Игоря Лученка. Все поводы были замечательные, правильные, но я уже не раз убеждался, что больше ценю спонтанность. Пусть остаются формальные предлоги, но ведь они довольно редки, и насколько интереснее выступить просто потому, что сегодня есть настроение и обещали прийти друзья! Василий Васильевич разговаривал с директором Евгенией Максимовной насчёт открытых репетиций – один или два раза в неделю, в подвале, со свободным входом для всех желающих. Если разрешит, – заверил он нас, – попробуем в одну из ближайших пятниц.

Василий старался не подавать виду, что нервничает, но почти бросил рассказывать музыкальные анекдоты и вечерами сразу убегал домой. Даже я чувствовал, что жена на восьмом месяце – это очень, очень серьёзно, а Таня с Мариной втихомолку жалели его и в открытую успокаивали. Сейчас ему стало вроде бы легче: из Харькова приехала мама Лизы Владимировны, молодая энергичная пенсионерка, и взяла на себя часть хозяйственных забот. Но, с другой стороны, Лиза, понимая, как важен для него ансамбль, сама напоминала о репетициях и просила не волноваться, а любезная тёща была далека от этих тонкостей и всё явственнее начинала ворчать.

– Давайте споём для неё песню, – предложил я на днях, – вот эту:

Я скажу о своей, и скажу немало:

В доме тёща у нас в чине генерала…

– Подхалимаж, говорите? – задумался Василий. – А петь придётся мне… Что ж делать, попробуем.

Тогда же записал с моего голоса мелодию, подобрал аккорды, и сегодня мы впервые играли тёщу вместе. До конца так и не дошли, но в каждой новой попытке кололись чуть позже предыдущей. В последний раз кое-как дотерпели до слов:

Если тёща поёт, все ей подпевают,

Если пляшет она, сердце замира…

И грохнули таким хохотом, что я перепутал лады, а Таня чуть не выпала из-за установки.

– Чего ржёте?! – спросил Василий, но тут не удержался сам. – Ладно, надежда есть, – продолжил, махнув рукой, – маленькая, но хоть так…

У нас появилась ещё одна забота: найти и воспитать клавишника, который на будущий год заменил бы Марину, и, возможно, гитариста, способного играть соло. Музыкальная школа в городке действовала несколько лет до моего приезда, потом закрывалась, а последние два года вновь работали классы фортепиано и аккордеона, но занимались там малыши. Надеяться нам приходилось на самоучек или на тех, кто научился чему-либо раньше, до Солнечного. На следующее утро, в самом начале второго урока, репродуктор в классе проснулся, откашлялся и голосом Тани объявил, что сегодня в три часа в актовом зале состоится прослушивание музыкантов во второй состав ансамбля. Об этом же извещали объявления, приколотые нами к стендам на всех этажах и в столовой. В назначенное время мы сидели на первом ряду: Таня, Марина, я, Андрей Тарасов, а также попутчики – Оля Елагина и Серёга Изурин. Эти двое очень подружились с виноградных времён, хоть, кажется, и не так близко, как мы с Таней.