Редкая отвага - [3]

Ноги сразу привели меня к нужной могиле, заросшей травой по колено. За те несколько месяцев, что прошли с его смерти, я выучил эту дорогу наизусть, потому что приходил сюда всякий раз, когда удавалось ускользнуть от мистера Гриссома.

На могиле стоял даже не крест, а кусок дерева в форме креста, выпиленный из старой двери. Денег на что-то получше у меня не хватило. Надпись я вырезал сам.

«Уильям Джонсон, 1855–1890» – вот что там было написано. Ни на что другое места не осталось. А мне столько всего хотелось сказать, но на эту старую деревяшку все мои слова не поместились бы. Даже целого леса досок не хватило бы, чтобы выразить всё, что переполняло мое сердце.

– Привет, пап, – прошептал я, опуская взгляд на его могилу. Ветра не было, и трава не шевелилась, так что казалось, будто она внимательно меня слушает. – Вот, хотел сказать, что ухожу. Мистер Гриссом взял и продал мою Сару, и я в лепёшку расшибусь, а выкуплю её обратно. И вряд ли когда-нибудь сюда вернусь.

Я горько вздохнул и отвёл глаза от покосившейся деревяшки. Как-то неправильно было оставлять папу здесь, под этим жалким подобием креста, где никто не положит цветы ему на могилу, никто о нём не вспомнит. Впрочем, в жизни, наверное, так и происходит: оставляешь позади могилу за могилой, пока не ляжешь в свою. Я потёр нос и всхлипнул.

– Никогда не забуду, что ты мне говорил, папа. Ты сможешь мной гордиться, обещаю. Клянусь, что сможешь.

В горле у меня встал комок. Я перевёл дыхание. Нет, с папой я попрощаюсь не как сопливый плакса. Он мой отец, и я хочу быть его достоин.

Я снова всхлипнул и кивнул.

– Да, отец. Надо делать то, что должно и как должно. Ты меня так учил. Я верну Сару, и притом по чести, как полагается.

Я наклонился и сорвал самые высокие травинки, которые закрывали его имя. Тут мне в глаза бросился круглый белый камешек, привалившийся к деревяшке. Я подобрал его и сунул в карман.

– Прощай, папа, – сказал я, развернулся и пошёл прочь.

⁂

Я знал имена всех фермеров, которые жили в этих окрестностях. Домов здесь было не так много, и стояли они довольно далеко друг от друга: одни прямо у дороги, проложенной для телег, другие чуть поодаль, у подножия холмов. Солнце уже поднялось высоко, и из многих труб клубами валил дым. До меня доносился мерный шум тяжёлой работы: кто рубил топором дрова, а кто занимался другими делами, но я не замедлял шаг и не думал останавливаться. По крайней мере, пока не добрался до Фрэнка Джеймсона. Его домишко стоял у самой дороги. Сам он сидел рядом на пеньке и что-то жевал, но меня сразу заметил.

– Утречко, Джозеф, – бодро произнёс мистер Джеймсон, когда я подошёл ближе. Он вытер ладонь о штаны и протянул мне. Я вдохнул сладкий запах оладий, которые он пожарил себе на завтрак, и у меня невольно потекли слюнки, но я прикусил язык и пожал ему руку.

– Доброе утро, мистер Джеймсон.

– Мистер Гриссом спозаранку тебя в оборот взял, а? И куда на этот раз послал?

– Сегодня я иду по своим делам, сэр. А к мистеру Гриссому уже не вернусь.

Мистер Джеймсон вскинул брови.

– Вон как? Ну, для тебя-то оно и к лучшему, чего не скажешь про него.

Солнце взбиралось всё выше, и меня звала дорога, так что я сразу перешёл к делу:

– Я ищу одного человека, сэр. Он здесь не проходил вчера вечером? Некий мистер Бишоп с лошадьми на привязи.

Мистер Джеймсон задумчиво провёл языком по внутренней стороне щеки – наверное, там прилип кусочек оладьи – и кивнул.

– Ага, за пару часов до заката. Сказал, что идёт в Уэнатчи. Спросил, нет ли у меня лошадей на продажу. – Он прищурил один глаз и вопросительно на меня глянул. – Готов поклясться, что видел среди них твою индейскую кобылку, Джозеф. Она ж у тебя рыже-пегая?

Я стиснул зубы и кивнул.

– Да, сэр. Мистер Гриссом… – Я осёкся, чтобы обуздать свой гнев и подобрать более приличные выражения. – Мистер Гриссом продал Сару без моего ведома, и я намерен догнать мистера Бишопа, чтобы выкупить её обратно.

У мистера Джеймсона желваки вздулись от злости.

– Продал? Этот старый пень продал твою лошадь?

– Да, сэр. Только я уверен, что успею найти мистера Бишопа в Уэнатчи и к обеду покончу с этим делом.

– Что ж. М-м-да. Надеюсь, так всё и будет, Джозеф.

– Спасибо, сэр. Ну, мне пора.

Я уже собирался уйти, но одна навязчивая мысль, всё утро вертевшаяся в голове, остановила меня. Запустив руку в сумку, я вытащил оттуда папин револьвер и протянул мистеру Джеймсону рукоятью вперёд.

– Можете передать это мистеру Гриссому, когда в следующий раз его увидите, сэр?

– Это разве не папани твоего ствол?

– Его, сэр. Ну, был его. Так что я решил, что он мой по праву, но… Теперь, кажется, передумал. Папа сказал, что все наши припасы и всё наше добро отойдут мистеру Гриссому, если он меня приютит. Наверное, он и револьвер имел в виду.

Я встретился взглядом с мистером Джеймсоном, стараясь не думать о папиной смерти и о том, что мне тогда пришлось услышать и увидеть. Иногда эти звуки и образы сами вторгались в моё сознание, и тогда становилось тяжело удержать себя в руках.

Я этот кошмарный день никогда не забуду. Помню, как повозка дёрнулась и перевернулась, как скатилась с того холма, как придавила папу. Он умирал на моих глазах, а я сидел рядом и ничего не мог сделать, не мог позвать врача. У папы по щекам текли слёзы, и он всё шептал хрипло: «Прости, сынок. Прости». Мистер Гриссом тогда как раз возвращался в свою жалкую хижину и проходил мимо. Надо отдать ему должное, он и правда пытался нам помочь. Только ясно было, что тут уже ничем не поможешь. Папа, собрав последние силы, стал умолять мистера Гриссома обо мне позаботиться и пообещал ему за это всё наше хозяйство. Я покачал головой, чтобы отогнать призраков прошлого.