– Доброе утро, сэр.
Мистер Миллер сплюнул в стоявшее у его ног ведро коричневую от табака слюну и посмотрел на меня.
– Доброе.
– У вас вчера или сегодня утром останавливался человек по имени Эзра Бишоп?
Мистер Миллер кивнул, жуя табак.
– А когда он уехал?
Мистер Миллер задумчиво сощурился, а потом пожал плечами.
– М-м… Вчера вроде. Где-то перед закатом. Он ненадолго заходил. Взял кофе и муку. Про лошадей поспрашивал. И всё.
– Зачем ему лошади?
Он снова пожал плечами и наклонился сплюнуть.
– Вы не знаете, куда он поехал? В какую сторону?
Мистер Миллер дёрнул головой, показывая куда-то на юг.
– Сказал чего-то про Уолла Уоллу. Вроде в сторону Рок-Айленда поскакал.
– Уолла Уоллу?
Сердце у меня оборвалось. Это же на другом конце штата! В паре сотен миль отсюда или вроде того. Руки вспотели, и в горле встал ком. Сару уводили всё дальше и дальше, я буквально это чувствовал. Облизав губы, я переступил с ноги на ногу на грубом дощатом полу и спросил:
– Как же он туда доберётся?
Мистер Миллер был не особо разговорчив, и ему явно уже надоело чесать языком. Он нахмурился и сердито на меня посмотрел.
– Чёрт возьми, парень, ну откуда мне знать? Наверное, через перевал Колокум и вниз через Робберс Руст. Меня это не касается, да и тебя тоже. Покупать чего будешь или так, поболтать пришёл?
– Нет, сэр. Спасибо за помощь. – Я уже подошёл к двери, когда вспомнил про мальчика у входа. – А кто это сидит рядом с постом, сэр?
Мистер Миллер поморщился.
– Ты про китаёзу? Он ещё там?
Он тряхнул головой и сплюнул.
Китаёза. Однажды я так сказал где-то год назад, когда мы с мамой встретили китайцев на дороге в Якиму. Это слово снова прозвучало у меня в голове, а за ним мамин голос: «Мне оно не нравится, Джозеф. Это плохое слово. Забудь его».
Я тогда очень растерялся. Все так говорили! Я и не знал, как ещё их называть.
«Это ж не ругательство, мам», – возразил я.
Она поджала губы. «Любое слово может стать ругательством, если вложить в него недобрый смысл. А это слово все произносят с пренебрежением, Джозеф, почти все. Оно пропитано ненавистью, и мне это не нравится. Они такие же люди, как и мы. Если не в глазах людей, то в глазах Господа».
Я всегда полагался на маму, когда надо было отличить хорошее от плохого. И больше не называл их «китаёзами».
– Он же совсем ребёнок, – ответил я мистеру Миллеру. – Где те, с кем он пришёл?
– В паре футов под землёй и камнями, – небрежно бросил он. – Три дня назад притащились еле живые. Двое взрослых с ним были совсем никакие. До заката померли. Не знаю уж от чего.
Я удивлённо на него взглянул.
– Так он совсем один? Без семьи, без родных?
– Угу. И сидит уже три дня, с места не двигается. Голодный, наверное, как волк.
Внутри у меня всё похолодело.
– Он что, не ел всё это время? Вы ему ничего не давали?
– Давал?! Я просто так еду не даю, парень. А уж тем более узкоглазым. Рано или поздно в город придёт какой-нибудь китаёза, вот пусть о нём и заботится.
– А если не придёт?
Мистер Миллер посмотрел на меня так, что стало ясно: терпение его лопнуло.
– Меня это не волнует, – медленно проговорил он, растягивая слова. – И тебе пора бы научиться не совать нос в чужие дела. Ты же хочешь догнать Эзру Бишопа? Помяни моё слово: не поздоровится тебе, коли ты его догонишь. Ну что, покупать будешь чего или как?
Меня буквально раздирало изнутри. В голове и на сердце бушевала буря. Этот мальчишка – там, совсем один. Моя милая Сара – под плетью негодяя. В душе, как тяжелые камни, ворочались страхи, сомнения, одиночество. И конечно, мысли о маме и папе. Как бы они поступили на моём месте?
Я сунул руку в сумку и выудил бумажку в десять долларов.
– Буду, сэр. Что у вас есть из готовой еды?
⁂
Я вышел на улицу. Сумка оттягивала плечо. На другом плече висела жестяная фляга с завинчивающейся крышкой. Я наполнил её водой, потому что идти было ещё далеко. Китаец всё так же сидел, прислонившись к стене. Он взглянул на меня испуганно, затаив дыхание. Я опустился на колени и протянул ему печенье.
Он посмотрел на печенье, потом на меня. Губы у него были белые и потрескавшиеся. Наверное, за эти три дня бедняга ничего не пил. Я почти не сомневался, что мистер Миллер и не подумал дать ему воды.
– Бери, не бойся, – сказал я, снял жестянку с плеча и потряс ею, чтобы он услышал плеск воды. Отвинтил крышку и поставил флягу рядом с мальчиком.
Он посмотрел на меня большими глазами, схватил её и стал жадно хлебать. Остановился перевести дыхание, вытер рот рукавом и робко потянулся за печеньем. С ним он расправился за три укуса и тут же запил водой. И снова посмотрел на меня, тяжело дыша. Я улыбнулся.
– Тебе лучше?
Он моргнул.
А потом поёрзал на месте и достал что-то из кармана штанов. Я прищурился. У него на ладони лежала фигурка из чёрного блестящего камня. Какая-то птица вроде цапли или журавля. Такая крошечная, что её можно было спрятать в кулаке.
Он протянул её мне и что-то пролепетал по-китайски. Я ни черта не понял, но по его голосу и глазам ясно было, что он пытается о чём-то меня спросить.
Я беспомощно пожал плечами.
Он повторил свой вопрос уже более настойчиво и поднёс птицу к самому моему носу.
