Редактор Люнге - [54]

— Это список, — говорит он, — назначений присяжных судей. Сегодня вечером он будет отослан в Стокгольм.

От этой неожиданной радости благодарность Люнге достигает крайних пределов, он пробегает список, глотает его своими жадными глазами и пожимает Конгсволю руку.

— Ты оказал мне большую услугу, старый друг.— Будь уверен, я буду помнить о ней.

Но Конгсволь не хочет отдать список из страха, что его почерк может его выдать; никто не мог знать, что случится, может возникнуть вопрос о поручительстве, об источнике.

И Люнге принуждён сам переписывать лист.

— Я надеюсь, что ты не выдашь меня! — говорит Конгсволь. — Это будет равносильно немедленному увольнению.

— Как ты можешь это подумать! Ты, конечно, ни одной минуты не думаешь обо мне так плохо?

— Нет, нет, но я очень боюсь. Нет, ты меня, конечно, не выдашь намеренно, но, я думаю, ненамеренно, нечаянно. А что будет, если на тебя окажут давление?

— На меня никогда не оказывают давления, если я сам этого не хочу, Конгсволь. Я, конечно, никогда не выдам твоего имени, я не предатель.

Конгсволь встаёт, чтобы уйти.

— Ну, — говорит Люнге, — теперь у тебя снова правый начальник?

— Да, так оно вышло.

И Люнге кивает.

— Что я говорил! Нет, правительство, которое нарушает верность и обещания, не может удержаться в Норвегии. До этого мы ещё не дошли.

Они оба смотрят друг на друга. Люнге не сморгнул.

— До свидания, — говорит Конгсволь. Но Люнге хочет его удержать.

— Подожди минутку, мы пойдём вместе, пойдём в «Гранд».

— Нет, этого я не могу, люди именно теперь не должны нас видеть вместе.

Конгсволь ушёл...

И когда Илен вошёл к Люнге, чтобы проститься, он застал редактора совсем другим человеком, необычайно бодрым от радости. Если бы он каким-нибудь образом мог оказать помощь Илену, он бы это охотно сделал. Он сказал:

— Я дам вам расписку на получение причитающихся вам денег; вероятно, кассир уже ушёл, но вы придёте к нему завтра.

— Мне с вас ничего не следует, — отвечает Илен? Я получил всё, сполна.

— Да, да. Пришлите нам ту или иную статью, когда вздумается.

Затем Илен простился и ушёл.

Никто уже больше не оглядывался на него на улице.

Люди его знали и спокойно давали ему идти своей дорогой со связкой непринятых заметок под мышкой. Илен отслужил своё время, он удовлетворил любопытство и стал лишним. Теперь очередь была за следующим. Илен дошёл до самого дома, и никто не снял перед ним шляпы.

XVII

Когда Гойбро пришёл вечером домой, его в прихожей встретила фру Илен и в высшей степени удручённо, печальным голосом, рассказала, что случилось с Фредриком. Теперь у него не было никакого другого исхода, как попытать счастья в Америке; если он продаст свои книги и свой рабочий стол, ему, может быть, хватит на проезд. Он, во всяком случае, не хотел идти ни к кому из своих родственников, от этого он решительно отказался; да это, вероятно, и не помогло бы. С тех пор, как Илен стал сотрудником «Газеты», все Илены стали относиться к нему с величайшей холодностью... Впрочем, фру Илен была очень рада, что наконец могла уплатить Гойбро свой большой и давний долг, эти полтораста крон; да, да, это было вполне своевременно; она слишком долго не могла уплатить его, он должен её извинить...

Но разве она могла отдать эти деньги, когда семейству предстояли такие большие перемены?

Да, она получила деньги исключительно для этой цели, это Шарлотта дала их ей, Шарлотта скопила их... скопила, значит. Бедная Шарлотта, она была так добра! Как только она услышала, что мать должна была Гойбро деньги, она тотчас же сказала: «Этого не должно быть ни одного дня больше!». Теперь её желание исполнено. Бог знает, что стало с Шарлоттой, ей пришлось так много пережить в эту зиму, она никогда ничего не говорила, но мать ведь всё понимала. Фру Илен не была слепа, прошло уже много недель, как Эндре Бондесен перестал ходить к ним, а это тоже что-нибудь значило, вероятно, что-то произошло. Но ей было так больно — Шарлотта бросилась ей на шею и сказала, что поехала бы в Америку, если бы у неё только были деньги; но у неё их не было.

Фру Илен рассказала всё это тихим и доверчивым голосом, чтобы девушки в комнате не слышали. Затем она ему сунула деньги в руку. Гойбро хорошо знал, откуда взялись эти деньги: они были взяты под залог велосипеда. Он возражал, не хотел взять их теперь, они должны были остаться у Шарлотты, она могла их употребить на путевые расходы. Но фру Илен покачала головой. Нет, она получила приказание отдать деньги ему, Шарлотта просто заставит её вернуть их назад, если она придёт с ними снова. Пожалуйста, возьмите!

Гойбро вбежал в свою комнату и бросился в сильном волнении на качалку. Слава Богу, теперь он мог покончить с банком! Он мог погасить бумаги уже завтра утром, ровно в девять, даже до прихода директора. Итак, ему оставалась только одна ночь, одна единственная ночь, и в эту ночь он будет спать так счастливо, как только может человек, — если вообще радость позволит ему закрыть глаза.

Как он страдал зимой, не видел никакого спасения! Он, правда, написал брошюру, которую, вероятно, покупал то тот, то другой, но от этого Гойбро не имел никаких доходов. Он подарил рукопись первому попавшемуся хозяину типографии и был рад, что хоть мог издать её без издержек. Дни шли своим чередом, и время взноса придвигалось всё ближе и ближе.