Редактор Люнге - [52]

Вдруг он останавливается и задерживает дыхание, он слышит слабый шум внизу, что-то катится, что-то тащат, он подходит снова к окну и видит, что посыльный остановился внизу, у входной двери. Что тут происходило, что такое словно катилось? Он немного приотворяет окно и смотрит вниз. Велосипед, велосипед появляется из двери, медленно, осторожно, его выкатывает Шарлотта. Посыльный стоит рядом с нею и помогает ей. Затем Шарлотта отдаёт велосипед и что-то говорит, произносит тихим голосом имя, адрес и просит посыльного прийти завтра, рано утром, с деньгами, которые он получит.

Но какой это был адрес, и почему велосипед куда-то отсылали? Велосипед отправляли к ростовщику. Гойбро хорошо знал этот адрес, этот дом в городе, где лежали и его собственные вещи. Теперь велосипед посылали в то же место.

XVI

В конторе «Газеты» начало становиться всё тише, разнообразные точки зрения Люнге в политике испугали его друзей. Только тот или иной из наиболее преданных людей, которые сплотились, чтобы образовать промежуточную партию, адвокат, пара профессоров, три-четыре политиканствующих дамы ещё посещали его постоянно и сдержанно беседовали с публикой через посредство его газеты. Никто не знал больше, к какой партии Люнге собственно принадлежал.

Он и сам едва ли знал это. В своей конторе, среди кип газет и бумаг, Люнге сидит на своём кресле в мрачном настроении, разочарованный и унылый, и думает. Его кресло когда-то можно было сравнить с троном, теперь его едва ли можно было считать просто крепким стулом, а он сам опустился до положения обыкновенного редактора среди других редакторов, который допускал ошибки, колебания, даже некрасивые поступки. Многое, многое бывает на свете.

Последние дни были неудачны для Люнге. Против своего ожидания, он был грубо отвергнут фру Дагни после театра, получил отказ, был почти выгнан за дверь этой красивой женщиной. Он никогда раньше не осмеливался заходить так далеко, не будучи уверенным в успехе, здесь его горячее сердце затрепетало и довело его до неприятного положения по отношению к этой холодной, расчётливой даме из приморского города! Он почти не мог этого понять. Правда, он не мог доставить фру Дагни удовольствия и добыть ей крест. Обстоятельства были против него, министерство пало, и песенка была спета. Но он надеялся, что фру Дагни находила и в нём самом, в его личности, нечто, заслуживающее внимания. А тут оказалось, что эта безделушка — крест — имела действительно значение для этой дамы, что если крест нельзя было достать, значит, всё было кончено между ним и ею. Разве это не было смешно?

Он её почти не трогал, он только взял её за талию и засмеялся нутряным смехом, как всегда: хи-хи-хи-хи-хи, ты моя, моя! Но она вдруг вырвалась, вошла в свою спальню, где она просто-напросто заперлась на ключ. Она предоставила старой фрёкен Гудэ выпроводить его: таков был печальный конец посещения.

Несколько ночей подряд Люнге снова спал с сжатыми кулаками, как в те первые студенческие дни, когда он предлагал свои услуги везде и всюду и везде получал отказ. Неприятности начали случаться с ним чаще, брошюра Гойбро вызвала в нём тоже массу забот и размышлений, от которых он раньше был свободен. Что ему делать с этим памфлетом? Высмеять его, поиздеваться над ним? Теперь ведь не было больше фру Дагни, чтобы просить за этого дурака с блуждающей кометой, можно было убить его насмешками на месте и похоронить среди всеобщего смеха? С другой стороны, было ли целесообразно связываться с этим человеком, бросать ему такой дерзкий вызов? Бог знает, что он может сделать; от такого негодяя можно было всего ожидать. Люнге решил молчать как о брошюре, так и об авторе; это было самое благородное. И он знал наверное, что, если он молчит, значит, будут молчать и другие газеты, даже «Норвежец», который будет ждать три недели, прежде чем скажет слово, которое следует сказать, и тем погребёт дело навсегда.

Но, когда прошло две недели, Люнге не в состоянии был выполнить своё намерение, он не мог продолжать быть таким сонным, это не было в его силах. Он, во всяком случае, должен был восстановить славу «Газеты», как сам го осведомлённого органа, и сказать всему свету, что анонимный клеветник был известен... Человек этот служил в таком-то и таком-то банке, в его поведении, может быть, ничего предосудительного не было, Люнге ничего об этом не знал, но он попробует сделать намёк на его дурной образ жизни. Человек, которого выдал один из его собственных друзей, не мог быть вполне безупречен, а Эндре Бондесен определённо назвал его болваном, разбойником... Для большей уверенности Люнге послал опытного Лепорелло к начальнику Гойбро, чтобы разведать всё; но Лепорелло указали на дверь. Тут Люнге находит, что это уже начинает переходить всякие границы; представителю «Газеты», его представителю, указали на дверь? Его смелость ярко вспыхивает, он сам отправляется к директору банка, во имя закона и порядка. Он ещё чувствует в себе свою прежнюю силу и он входит в банк с поднятой головой, как человек, который никогда не наклоняется, никогда не отступает ни на вершок. Он сообщает директору наедине своё дело — покажите книги! Но дверь так же вежливо, так же любезно раскрылась и перед ним, и когда он очутился наружи, дверь была снова закрыта!