Рецидив жизни - [15]

Нет, я старательно отпихиваю от себя эту мысль.

Ключ как обычно лежит в углярке, на полочке, в старой жестяной банке из-под «Нескафе». Я завожу Анну в дом и первым делом иду во двор, к колонке, чтобы накачать в бутылку воды.

Возвратившись, вижу, что Анна стоит перед фотографиями, развешанными над старым комодом.

— Это твоя мама? — спрашивает она, когда я подхожу и встаю рядом.

— Да. А это — отец… Брат. Он умер семи лет, от порока сердца. Ему повезло: иммунорм тогда еще не придумали.

Кто-то, то ли бог, то ли дьявол, дал нам второй шанс. Но люди считают это ошибкой и в меру своего разумения стараются ошибку исправить.

— Красивая! — говорит Анна. — Ты больше на нее похож, чем на отца.

— Хочешь чаю? — предлагаю я.

Она удивленно смотрит на меня.

— Ну что, в самом деле, все вода да вода! — говорю я. — Почему бы не побаловать себя чайком!

Я понятия не имею, что с нами произойдет, если мы напьемся чаю. Горячего. И произойдет ли что-нибудь.

Есть мы не можем, это совершенно точно, проверено. Пища просто не проходит, она застревает в горле комом. Наверное, из-за отсутствия слюны и слизистой. Но даже если и протолкнуть ее в себя, то ведь пищеварения все равно нет, и еда будет просто гнить в желудке.

А вот горячий чай… С вареньем…

— Ну что? — потираю я руки. — Ставим чайник?

Анна неуверенно пожимает плечами.

Я включаю счетчик, переливаю воду в электрочайник. Открываю банку вишневого варенья — в нем больше сиропа.

И смеюсь. Потому что смысла в варенье нет никакого — ни вкуса, ни запаха все равно не почувствуешь.

Забавный второй шанс нам предоставлен! Тот, кто его нам позволил, сразу четко и ясно дал понять: ребята, отсрочка дана вам совсем не для того, чтобы вы и дальше впустую наслаждались жизнью! Никакого варенья, сна до одиннадцати и суетных желаний! У вас есть дела поважнее…

Правда, он не объяснил — какие. Догадайся сам, называется.

Я смутно подозреваю, что этот некто, по доброте душевной, дал нам возможность исправить совершенные ошибки. Или не по доброте, а в целях сохранения баланса, чтобы мир не ухнул в бездну и хаос.

Ошибок в жизни я совершил много, ох много! Но которая из них главная, та, которую нужно исправить, чтобы размотать весь клубок, я не знаю.

Индикатор чайника гаснет. Я завариваю чай, безнадежно ловя ноздрями исходящий от него пар. Все надеюсь на чудо: а вдруг какой-то из запахов, какое-то из воспоминаний возьмет и разбудит, оживит чувства!..

Мы с Анной садимся за стол у окна, друг напротив друга. Я наливаю когда-то золотистый, а сейчас — серый, напиток в старые чашки из некогда любимого маминого сервиза, чашки из моего детства, доживающие свой век на даче. Демонстративно кладу в чай три ложки вишневого сиропа.

— Может быть, не надо? — опасливо жестикулирует девушка.

Я машу рукой, делаю глоток.

С минуту я сижу, прислушиваясь к ощущениям. Но ощущений нет. Просто нет. Никаких.

Тогда, зло и отчаянно, я делаю глоток за глотком, за минуту выпивая все, весь этот почти кипяток.

Когда подношу чашку ко рту в последний раз, чтобы проглотить вишневый осадок, в нее что-то падает. Всмотревшись, вижу, что это зуб — совершенно целый, не обломанный, не тронутый кариесом зуб. Он очень темного серого цвета, а значит, в реальности он черный, или близко к тому.

Щупаю языком во рту, выискивая дырку и легко выталкиваю наружу еще один, клык.

Анна отставляет чай, который так и не пригубила, с тревожной тоской смотрит на меня.

— Наверное, десны сварились… — говорю я. — Плевать.

— Я не буду, — отвечает девушка. — Не хочу ходить беззубой.

И улыбается вымученной улыбкой.

— Я хочу умереть, — говорит она через минуту, и из глаз ее стекают по щекам слезы.

«Всё отнял господь, оставил только глаза, чтобы плакать» — вспоминается мне цыганская поговорка.

— Убей меня, — продолжает Аня.

Я отрицательно мотаю головой.

— Убей, — просит она. — Я не хочу, чтобы из меня вываливались зубы.

— Ты дожила бы до старости, — улыбаюсь я, — и они все из тебя повывалились бы, все равно.

Она не принимает мой шутливый тон.

— Я не хочу быть… трупом. Не хочу вонять. Не хочу пугать людей одним своим видом. Не хочу, чтобы прикоснувшись ко мне, протирали руки спиртом. Не хочу. Не хочу!

— Успокойся. Среди живых тоже полно вонючих, страшных и заразных, после которых нужно мыть руки.

— Но они живые!

— Многие из них не живее тебя, поверь. Все относительно и все зависит от мерила.

— Не хочу! — упрямо повторяет она.

— Давай дойдем до города? — предлагаю я.

— И что?

— Что-нибудь. Не знаю. Там видно будет.

Она размышляет несколько минут.

— Обещай, что ты убьешь меня по первому требованию, если я дойду с тобой до города, — говорит она наконец.

Девочка серьезна. Нельзя ни шутить, ни уходить от темы. Потому что она может попробовать сделать это сама, не дожидаясь моей помощи.

— Хорошо, — киваю я. — Только обещай, что не будешь пытаться сама.

Еще одно короткое раздумье.

— Обещаю. Это нетрудно. Я трусиха и всегда боялась боли.

Я заставляю ее встать, потому что мы засиделись за столом и рискуем окостенеть.

Мою чашки и чайник, составляю посуду обратно в шкафчик, хорошенько обтерев — не дай бог!

Когда возвращаюсь в комнату, Аня лежит на диване. Обнаженная.