Речи палача. Сенсационные откровения французского экзекутора - [59]
Я «командовал» двумя казнями — вместе с отцом — потому что отец был уставшим. По отношению к тюрьме экзекутором был отец; но механизм запускал я. Левой рукой я нажимаю на спусковой механизм, удерживающий верхнюю половину ошейника, и вслед за этим правой рукой опускаю рычаг, управляющий падением лезвия. Да, я выполнял функции главного экзекутора 25 августа 1958 года, в ходе последней казни «террористов», двойной казни в Алжире.[47] Отец чувствовал себя усталым после операции на горле. Поэтому я казнил на его месте. Тут речь идет только о запуске механизма, и все. Запустить механизм. Ошейник, нож. Щелк, щелк… Это легче и не так рискованно, как «фотограф». Но это совершенно другое положение. Отец до этого говорил прокурору, господину Мушану, о своем желании, чтобы я встал на его место после его операции по поводу рака горла. Он перенес трахеотомию, и ему было трудно говорить. Господин Мушан сказал ему: «Нет, господин Мейссонье, оставайтесь еще на вашей должности, несмотря на инвалидность. Я доволен вами, все идет хорошо. И потом это все-таки дает вам доход, пенсию. Оставайтесь, меня это не беспокоит». Так вот, в тот день, 25 августа 1958 года, я попросил отца, который был немного усталым, чтобы он подписал бумаги в канцелярии, а мне дал выполнить его работу главного экзекутора. Немного поколебавшись, он согласился и спросил у меня: «Но кто будет тебя заменять?» Я ему предложил Воссена, который согласился. Я рассказал Воссена, что нужно и чего не нужно делать, и все прошло хорошо, несмотря на некоторое беспокойство моего отца. После казни я сказал отцу: «Ты видишь, я без проблем могу тебя заменить…» И он слабо улыбнулся.
Но возвращаюсь к той казни 25 августа 1958 года, когда я выполнял обязанности главного экзекутора. Для меня тот день был непохожим на другие. В канцелярии, занимаясь туалетом осужденного, я думал о той роли, которую я приму на себя: карающая рука властей.
Я занимаю свое место у гильотины, у механизма. Я был центром для всех присутствующих, примерно тридцати человек, плюс еще пятнадцать человек мобильной охраны или сотрудников республиканской безопасности. И тут я быстро прокручиваю в голове невероятную мысль: сейчас я причиню смерть себе подобному. Я совершу акт невероятной жестокости, я, в обычной жизни, как большинство французов, бывший любителем хорошо пожить.
Любил компанию девушек, любил устраивать розыгрыши. Так вот. Приходит первый осужденный, поддерживаемый двумя помощниками. Он опрокидывается, крича: Allah Akbar, «Господь велик» по-арабски. Я опускаю верхнюю половину ошейника и отпускаю лезвие. Толкаю тело в плечи, и оно падает в гроб. Пока помощники идут за следующим, я помогаю Воссену поднять лезвие, поставить второй гроб и поставить скамью на место, подняв доску. Подходит второй, нечленораздельно вопя. Он опрокидывается и справа видит своего обезглавленного брата. Он вопит как только может. Ошейник падает, и лезвие, падая, обрывает его крик. Эта двойная казнь показалась мне долгой, в то время как на самом деле она была из самых коротких: меньше минуты на обоих осужденных.
Я смотрю на отца, который стоит в двух метрах. Кажется, я спросил у него: «Порядок?»
И я продолжал думать о том акте, который я только что совершил. Я сейчас выйду из тюрьмы, свободный, пользующийся уважением практически всех алжирских французов. Думаю, что такая должность в жизни человека уникальна. Иметь власть убить человека и не быть взволнованным этим действием. Это невероятная власть: вы убиваете человеческое существо, и выходите не только свободным, но и пользуясь уважением людей. Что меня успокаивало, несмотря на ужас этого акта, так это лишь то, что я казнил лишь преступников. Было бы невыносимым кошмаром положить конец жизни невиновного. Во время казни я чувствовал, что мне дана роль доброго судьи, который защищает жертв. Думая о жертвах, я обретал глубокое чувство справедливости. Я родился под знаком Близнецов: двойственная личность. После казней я вновь становился человеком, любящим природу и жизнь, который считает, что имел счастье родиться от одного из миллионов сперматозоидов, и не думает о другой жизни, потому что верить в нее было бы эгоистично. Мы — звенья долгой цепи.
Мир смелых[48]
А потом был Мир смелых. Де Голль одним махом помиловал всех приговоренных к смерти. Сразу девять сотен. Мир смелых — это был конец 1958—начало 1959.[49] Я уже сказал, что перед помилованием в Алжире было триста приговоренных к смерти, триста в Оране, триста в Константине. Да, и значит, одним махом было помиловано больше девятисот приговоренных. Если бы не было всех этих помилований, я бы точно превзошел Сансона. Думаю, в 1959 французские власти уже хотели сделать Алжир независимым. Франция думала в первую очередь о своей экономике, о своей торговле. В то время сотни преступников, в той или иной степени имевших отношение к ФНАО, были задержаны, но их не судили. Правосудие опустило руки. В конце концов они были освобождены. На самом деле не могла же Франция выносить приговор новым героям, которые вскоре станут правителями нового алжирского государства. Да, после возвращения — мы, алжирские французы, тут вполне можем говорить о предательстве — де Голля, в дело вступили французские «барбузы» — секретные агентишки. Террористами теперь были не члены ФНАО, а члены ОАС, это были французы, цеплявшиеся за свою страну. Так вы подумайте только, ФНАО от всего сердца обрадовалось, до такой степени, что они устраивали манифестации на улицах. Именно в то время были тысячи пропавших без вести, как французов, так и профранцузских мусульман. Была куча безнаказанных преступлений. В этом отношении Франция не может давать уроков так называемого гуманизма африканским странам.
