Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи - [33]

Лишь в легких очертаниях я наметил перед вами некоторые наиболее выдающиеся движения религиозного сознания в области природы и истории, и все же я, вместе с тем, довел вас до последней границы вашего духовного горизонта. Здесь – конец и вершина религии для всех, для кого тождественны человечество и вселенная; отсюда я мог бы лишь свести вас назад к, частностям и деталям. Вспомните, однако, что в вашем чувстве есть нечто, пренебрегающее этой границей, в силу чего оно, собственно, не может здесь остановиться, а именно с этой точки, обернувшись в другую сторону, должно узреть подлинную бесконечность. Я не хочу говорить о чаяниях, которые могут отпечатлеться в мысли и, при желании умничать, поддаются обоснованию, – именно, что если человечество есть само нечто подвижное и формирующееся, если оно не только проявляется различно в отдельных существах, но иногда действительно становится иным, то оно никоим образом не может быть единственным и высшим выражением единства духа и материи. Напротив, подобно тому, как отдельные люди относятся к нему, так и оно само может выражать лишь отдельную форму этого единства, наряду с которой должны существовать еще иные, сходные формы; эта форма по меньшей мере внутренне ограничена иными формами и, следовательно, противостоит им. Но и в нашем чувстве – и только на это я хочу указать – все мы находим нечто подобное. Ибо нашей жизни прирождена – и в мире, а следовательно, и в высшем единстве, которое его создало, запечатлена – зависимость от иных миров. Отсюда – всегда присущее нам, но редко понимаемое чаяние чего-то иного, тоже являющегося и конечного, но стоящего вне и над человечеством, какого-то высшего и более тесного сочетания духа с материей; создающего более прекрасные образы. Но, конечно, всякое очертание, которое здесь кто-либо захотел бы наметить, было бы уже слишком определенным; всякое отражение чувства может быть лишь беглым и шатким, и потому не защищено от недоразумений и так часто принимается за глупость и суеверие. Я ограничиваюсь этим намеком на то, что так бесконечно далеко от вас; всякое дальнейшее слово об этом было бы для вас непонятным, и вы не знали бы, откуда оно берется и на что направлено. О если бы вы имели хотя бы ту религию, которую вы могли бы иметь, или если бы сознавали ту, которую уже имеете! Ведь, в самом деле, если вы рассмотрите даже те немногие религиозные восприятия и чувства, которые я здесь наметил в кратких чертах, то вы найдете, что далеко не все они чужды вам. Скорее, нечто подобное уже имело доступ в ваше сознание, но я не знаю, что более печально – совсем не иметь этих чувств или не понимать их; ибо и в последнем случае они теряют все свое действие, и вы обманули сами себя. В двояком я хотел бы особенно упрекнуть вас в связи с изложенным. Вы отбираете кое-что и налагаете исключительно на него штемпель религии, остальное же вы хотите отнять от религии как принадлежащее непосредственно к области нравственной деятельности – то и другое, вероятно, на одинаковом основании. Возмездие, выпадающее на долю всего, что хочет противодействовать духу целого, общераспространенная ненависть против всего высокомерного и наглого, постоянное движение вперед всех человеческих дел к одной цели, – движение, которое столь достоверно, что мы видим, как даже каждый единичный замысел или план, приближающий нас к этой цели, после многих неудачных попыток все же когда-либо, наконец, удается, – все это вы сознаете, и чувство, указующее на это, вы хотели бы сохранить и распространить очищенным от всех злоупотреблений; но вы желаете, чтобы исключительно это было религией; и этим вы хотите вытеснить все остальное, что вытекает из того же действия духа и совершенно тем же способом. Как же вы пришли к этим обособленным отрывкам? Я скажу вам это: вы считаете это совсем не религией, а лишь отражением нравственной деятельности, и хотите только фиктивно назвать это религией, чтобы нанести последний удар религии – именно тому, что мы теперь сообща зовем этим именем. Ибо это начало, познанное нами как религия, совсем не возникает исключительно в области нравственности в узком смысле, где вы его берете. Чувство ничего не знает о таком ограниченном пристрастии; и если я сам указал вам преимущественно на область духа и на историю, то не выводите из этого, что моральный мир есть вселенная религии; напротив, лишь весьма мало религиозных чувств развилось бы из того, что применимо к этому миру в вашем ограниченном смысле. Во всем, что принадлежит к человеческим делам, в шуточном и в серьезном, в малейшем и в величайшем, религиозный человек умеет открывать действия мирового духа и получает впечатление от них; что ему для этого нужно, то он должен воспринимать повсюду, ибо лишь так он может его усвоить; и потому он находит божественную Немезиду также и в том, что люди, которые в силу преобладания в их собственной душе лишь нравственного или скорее правового начала, делают из религии придаток морали и хотят брать из нее лишь подходящее к этой роли, именно этим непоправимо портят само нравственное учение, как бы очищено оно уже ни было, и засевают его семенами новых заблуждений. Мысль, что наша гибель в нравственном подвиге была определена волей вечного Существа, и что несовершенное нами будет некогда осуществлено другими, – эта мысль звучит прекрасно; но и это возвышенное утешение не принадлежит к нравственному поведению, иначе последнее зависело бы от степени, в какой каждый в каждое мгновение восприимчив к этому утешению. Действование не может непосредственно воспринять в себя решительно ничего из чувства, иначе его исконная сила и чистота будет тотчас же затемнена.