Ребята с улицы Никольской - [67]
Признаюсь, в первый момент мне стало жутковато: тьма кромешная, рядом прячется преступник и больше ни единой живой души. Я еле сдерживался, чтобы не стучать зубами.
У меня стали затекать руки и ноги, но я боялся пошевелиться, как бы не выдать себя неловким движением. В суфлерскую будку можно было попасть двумя способами: сверху, спустившись в отверстие, — через него-то я и залез сегодня; и снизу, из-под сцены. Второй способ я обычно использовал во время спектаклей. И сейчас я подумывал, не скрыться ли мне тем путем в гримерную комнату, забаррикадировать в ней дверь и дождаться утра.
Наклоняя голову и выставляя вперед руки, чтобы не налететь на какой-нибудь выступ, я начал осторожно пробираться под сценой, как вдруг впереди меня неожиданно вспыхнул тускловатый огонек.
Я отшатнулся. Да и было от чего! В левом углу виднелась широкая спина Альберта Яковлевича. Подняв правую руку с карманным электрическим фонариком, он, как мне показалось, собирался исследовать каменную стенку. И тут я не выдержал и… громко чихнул.
Управляющий мгновенно повернулся, направил резкий свет прямо в мою сторону и, видимо узнав меня, злобно выругался на непонятном языке. А все остальное произошло в течение какой-то одной секунды: я почувствовал в голове страшную боль и потерял сознание…
XXI
— Ну и задал же ты нам, Гоша, задачу, — послышался где-то совсем близко знакомый голос.
Я открыл глаза: надо мной в белом халате и белой шапочке склонился Семен Павлович.
— Повозились мы, дружище, с тобой… Теперь, правда, все в полном порядке… Поздравляю! — И он весело подмигнул мне.
Откуда-то, из коридора, в комнату, где стояла моя кровать, проникал неяркий свет.
— Семен Палыч, — еле ворочая языком, спросил я, — где это мы?
— Молчи, Гоша, молчи, — погрозил пальцем Зислин-старший, — говорить тебе пока вредно. Находишься ты в окружной больнице.
— А Альберт Яковлевич?
— За Альберта Яковлевича не беспокойся. Альберт Яковлевич в надежном месте. Лежи и спи! Для тебя сейчас самое главное — покой…
И опять все исчезло.
Когда я очнулся снова, около моей кровати сидела мама.
— Гошенька! — прошептала она, улыбнувшись сквозь слезы. — Жив?
— Конечно, жив! — ответил где-то рядом Семен Павлович. — Такой молодец, Мария Максимовна, и в огне не сгорит, и в воде не утонет…
Я хотел перевернуться на бок.
— Стоп-стоп! — воскликнул Семен Павлович. — Сам и не пытайся… Мы тебе поможем… Тамара Сергеевна, помогите.
Молодая высокая женщина в белой косынке осторожно повернула меня и сказала маме:
— Недели через две-три Гоша на коньках помчится…
И потянулись какие-то странные, непонятные дни: Я то приходил в себя, то опять забывался, порой болела забинтованная голова. Ни Семен Павлович, ни сестра милосердия Тамара Сергеевна на мои вопросы ничего толкового не отвечали, только отшучивались. А, кроме меня, в палате не было ни единой живой души. Маму пускали лишь на несколько минут. И я искренне обрадовался, когда однажды утром в дверях вместе с черноволосым остроносым мужчиной появился Вадим.
— Величайший приветище! — восторженно закричал он и бросился пожимать мне руки.
— Товарищ Почуткин! — сердито произнес Семен Павлович, входя в палату вместе с Вадимом и незнакомцем. — Мы как условились? Где ваши обещания?
— При нас обещания, товарищ доктор, — звякнул шпорами Вадим. — Извините, что не сдержался. Больше не будем…
— Ладно, — улыбнулся Зислин-старший, — на первый раз прощаю. — Присаживайтесь, табуретки в вашем распоряжении.
— Гоша, — Вадим указал на черноволосого. — Знакомься… Михаил Еремеевич Заводской.
Я чуть кивнул головой.
— Гоша, — сказал Михаил Еремеевич, — нам интересно, как ты попал под сцену?
Как я попал под сцену? Это-то мне было хорошо известно. Я вспомнил встречу с коллекционером Тихоном Петровичем Черметовым, вспомнил и маску «купца». А как в свою очередь оказался там Михаил Еремеевич Заводской? Если работников милиции интересовали мои действия, то меня интересовали действия их.
Позднее, правда, все прояснилось. Таинственностью здесь не пахло…
Хотя Альберт Яковлевич после того памятного ночного визита в клуб и был отпущен на все четыре стороны, но поведением своим работников городской милиции он насторожил. Павел Миронович даже дал задание оперативной группе: управляющего концессией из вида не терять. Я и раньше знал по рассказам Вадима, что при выслеживании преступника внешнее наблюдение за ним играет не последнюю роль. Но делать это не так-то просто. Город наш не глухая деревня с одной разъединственной улочкой. Да и Северный не лучше! Попробуй разберись сразу в лабиринтах его переулков. Однако оперативники Альберта Яковлевича из виду не теряли.
А управляющий концессией у себя в Северном и во время приезда в город никуда особенно не спешил и, казалось, ни от кого и не прятался. С Женькой Бугримовым он больше не встречался. Когда их задержали, Женька на допросе по-детски плакал, каялся в старых грехах и уверял Павла Мироновича, что подобного с ним никогда больше не случится.
В городе француз порой ходил в театр, в кино, в рестораны. На Северном, как известно, смотрел постановку «Красных дьяволят», когда мы там выступали. Но Михаил Еремеевич не верил в это «спокойное» поведение.
