Ребята с улицы Никольской - [45]

В середине первого урока Бориса вызвали к заведующему школой.

Значит, мелькнула у всех одна и та же мысль, Левка привел мать.

В кабинете Александра Егоровича действительно находилась сама Ганна Авдеевна. Как только Борис появился на пороге, она, глотая слова, завопила:

— Клеветник! Поганец! А еще отпрыск врача. Сегодня же пишу в народный комиссариат здравоохранения, чтобы Семена Зислина немедленно выгнали с работы за плохое воспитание сына!

Бедный Борис чуть не упал в обморок от такой встречи. Спас его Александр Егорович.

— Гражданка Юркова! — покачал он головой. — Вы находитесь в советской школе. Не забывайтесь!

— Вам, гражданин заведующий, хорошо, — слезливо заявила Ганна Авдеевна, вынимая из сумочки надушенный шелковый платочек и прикладывая его к глазам, — ваших детей никто не обижает. А моего единственного сына оклеветали! И оклеветал-то кто? Докторский змееныш! Сам воткнул в учительский стул иголку, а на бедного Леву сваливает. Лева, повтори еще раз, что ты не виноват.

— Ничего я не знаю, ничего не видел, — торжественно проговорил Левка. — Зислин увидел и предупредил Якова Яковлевича, а после по злобе, что меня Галина Михайловна к нему на парту перевела, сочинил напраслину.

— Вот, гражданин заведующий, как дело произошло! — воскликнула Ганна Авдеевна. — Верьте моему Леве. Мой Лева всегда говорит одну правду.

— Как же это, Зислин, получается? — спросил Александр Егорович, нервно поглаживая свою лысину.

Борис, чуть слышно, боясь расплакаться, прошептал:

— Записка…

— Какая записка? — спросил заведующий.

— Мамочка! — Левка обнял Галину Авдеевну. — Я не сержусь на Борю. Боря чего-то путает. Все ясно, я не виноват, но и Боря не виноват. Пойдем.

— Какая записка? — переспросил Александр Егорович. — Не понимаю.

— Гринев мне на уроке… написал, — еле выдавил из себя Борис.

— Мамочка, идем! — Левка стал подталкивать Ганну Авдеевну к двери, но она тоже заинтересовалась словами Бориса.

— Да подожди ты! — отмахнулась она от сына.

— Вот… записка. — Борис достал из кармана брюк клочок измятой бумаги и положил его на стол заведующего.

Александр Егорович, оседлав нос очками, взял записку и медленно вслух прочел:

«Борька! Легавый! Устроишь из-за иголки звон, не жить тебе на белом свете: изуродую вконец. Берегись! Лев».

— Он… он на уроке это мне сунул, когда Якова Яковлевича я предупредил, — уже более смело пояснил Борис.

Ганна Авдеевна безмолвно глотала воздух.

— Как же, гражданка Юркова? — спросил заведующий, пряча очки в футляр. — Кто виноват во вчерашнем безобразном поступке?

Ганна Авдеевна не стала больше вступать в объяснения с заведующим, а жеманничая, заявила:

— Мы с мужем вчера решили: пора уезжать отсюда. В Сибирь тронемся, ресторан продадим. Невыгодно здесь ресторан в последние времена содержать. Прошу, гражданин заведующий, выдать мне Левины документы…

* * *

Когда мы возвращались домой с группового собрания, где говорилось о дисциплине, Глеб и Герта всю дорогу смеялись надо мной и Борисом и величали нас «адвокатами господина Гринева». А мы даже отшутиться не могли. Действительно, оба мы вели себя в этой некрасивой истории по-дурацки, не по-пионерски.

— Эх, Гошка, Гошка! — иронизировал Глеб. — Умеешь ты только знакомиться с ксендзами да с управляющими концессией, а на большее тебя не хватает. Нашли с Бобкой кого защищать? Левку. Пусть он, тип, спасибо скажет, что я теперь сознательный! А то бы набил ему морду… Вот увидите, Левка еще не один пакостный номер отколет. Будьте осторожны.

Глеб был, как всегда, прав. Левка на самом деле отколол номер, да такой, какой нам и во сне не снился.

Случилось это через неделю, когда Юрков продал ресторан и дом.

От Вальки мы знали, что Александр Данилович Оловянников одобрил отъезд старого владельца «Чудесного отдыха» в Сибирь и говорил, что он бы и сам с превеликим удовольствием поехал вслед за ним.

— Там, — мечтательно рассуждал Валькин дядя, — пока, пожалуй, можно жить…

Только нам казалось странной и смешной искренняя вера Юрковых и Оловянниковых в какие-то «особые сибирские условия». Разве там не Советская власть, как, скажем, в Москве или у нас на Урале? Ведь даже двухэтажное торговое здание, выстроенное недавно в городе, неподалеку от центральной площади, называлось Уралсибгум, что означало Урало-Сибирский государственный универсальный магазин, имело самое прямое отношение и к Сибири.

Открытие этого ГУМа наша бригада «Синей блузы» приветствовала агитационными стихами. Сочинил стихи Сорокин, правда, кое-какие строки ему подсказала Герта, а декламировал в концертной программе Леня. Те стихи мне очень нравились, и я переписал их себе на память в особую тетрадку.

У ГУМа разный товар продается,

Расценка всякая ниже лавок.

Английский табак и махорка найдется,

Ленты, чулки и пачки булавок.

Служащим, рабочим кредит дается,

Извольте зайти в магазин!

Будьте покойны — вам не придется

Гнуть пролетарских спин.

Умно, заметьте, поступит лишь тот,

Мысль кто такую признает:

Всякий, кто в ГУМ за покупкой идет,

Советскую власть укрепляет.

Если ж такой вас волнует вопрос:

Дешевы ль цены у ГУМа?

Лучший ответ вам — цена папирос,

Яблок, колбас и изюма.