Ребята с нашего двора - [55]

Через несколько минут он разыскал Веру, цапнул за руку:

— Вы это зачем?!. Вы зачем это устроили?!

— А что такого? — удивилась она.

— Не придуривайся!!

— Да в чем дело, Алеша?

— Никогда тебе не прощу!! — зашипел Петухов. — Подлость какая! Дурацкая гнусность!

Он отпихнул Веру и пошел прочь от нее, прихрамывая, ступая по грязным лужам.

Вера кинулась вдогонку:

— Алеша!.. Постой, Алеша!

Он чапал по грязи, отпихивался судорожно.

— Да что, в самом деле, произошло?! Алеша!.. Что мы тебе сделали?!

— Я вообще не хотел, чтоб ее продавали! — крикнул Петухов.

— Как?!

— Сам ее забрал бы!

— Зачем?!

— Это мое дело!!

— Но, Алеша… ведь можно купить в другом магазине!..

— Что ты понимаешь! — горестно сказал Петухов. — Кто вас просил вмешиваться? Мало позора, так добавили…

Он шел как больной, как ослепший, натыкался на встречных. Вера не отставала. Она вдруг испугалась за Петухова.

* * *

Вышли на бульвар; Петухов сел на мокрую скамейку. Сгорбился. В пустой аллее свистел ветер, морщились лужи. Рядом, за деревьями, проносились машины, стреляя брызгами.

— Книжка-то моя — дрянь, — сказал Петухов.

— Да ты что, Алеша?!.

— Дрянь. Поторопился с ней, дурак. Все испортил.

— Ты ведь так ее ждал!

— Всегда торопимся чего-то добиться, — сказал Петухов. — Мечтаем: скорей бы, скорей! А сами еще не готовы, не доросли. Вот дай тебе в руки настоящий самолет — что получится? Гробанешься, и больше ничего.

— Но у тебя же… совсем другое.

— У меня еще страшней. Еще опасней. Ведь я книгу выпускаю. Ты понимаешь — книгу! Тыщи людей ее в руки возьмут. Я состарюсь, помру, а она может уцелеть. Это же — книга! Ее на полку поставят рядом с Пушкиным, с Лермонтовым!

— Ну, они же классики были. Зачем сравнивать.

— Они люди были, — сказал Петухов. — А рядом вдруг окажется шустрый такой прохиндей… Я ведь что делал-то? Сочиню стишок и подписываюсь: «А. Петухов, бригадир-наладчик». И не совестно!

— Но ты же вправду — наладчик.

— А классики так подписывались?! Вообрази, вообрази на минуту, чтобы Пушкин под «Русланом и Людмилой» подписался: «коллежский советник»! Или вон Лермонтов подписывался бы: «поручик»! Можно это представить?! А я вот подписывался — чтоб легче напечататься было. Я, дескать, не просто поэт, я совмещаю поэзию с ударным трудом на производстве!

— Алеша, погоди… я не пойму… Но ты ведь на самом деле совмещаешь!

— Верочка, милая, сочинять стихи — это не дополнительная нагрузка! Знаешь что это? Из себя человека делать! Жить честно, по совести, никаких скидок себе не давать! Вот что это! Не бывает честности по совместительству! Не бывают мужество и долг дополнительной нагрузкой!

За деревьями проносились машины, с гулом рвали дождевую пленку на асфальте. Зажглись фонари, над бульваром, над домами, над всем огромным городом затрепетало электрическое зарево.

Вера смотрела на Петухова.

— Алеша, но если все так… почему ты на нас обиделся?

— А зачем вы сунулись? Кто просил?

— Книжка-то продается везде. Во многих магазинах.

— Я думал: хоть здесь ее скуплю. Тут друзья, знакомые ходят… — тоскливо сказал Петухов. — Все поменьше разговоров.

— Это выход?

— Глупо, сам понимаю… Но что я теперь могу?

— А как же твои правила? — спросила Вера. — Все делать по-честному, скидки себе не давать?

— Язва ты, Верка. Инфекция ты.

— Мужество — это добавочная нагрузка или нет?

— Не цепляйся! Шла бы ты домой, Пенелопа.

— Я хочу разобраться, — сказала Вера. — Почему взрослые, умные люди не выполняют своих же правил?

— Спроси что-нибудь попроще.

— Нет, — сказала Вера. — Мне это важно. Вот делаю я какие-нибудь глупости и покамест могу оправдать их своим переходным возрастом. Легкомыслием. Ветром в голове. А дальше-то как?

— Придется не делать глупостей, — сказал Петухов. — Единственный выход. Попробуй — может, получится.

5

Кутерьма в магазине улеглась, очередь растаяла. Встрепанная и рассерженная продавщица убирала прилавок, пострадавший от натиска покупателей.

И даже на Николая Николаевича, вернувшегося в магазин, она взглянула с раздражением. А Николай Николаевич стеснительно проговорил:

— Валечка, простите, пожалуйста… Но я хотел бы приобрести второй экземпляр «Ступенек». Вот этого сборничка.

— Господи, вы тоже!..

— Да понимаете, раскрыл по дороге… стал читать…

— И обнаружили необыкновенный талант?

— В моем возрасте, Валечка, уже не судят столь категорично… Г-хм. Просто в этой книжечке, среди очень неровных и… г-хм… даже слабеньких стихов… есть очень искренние. Читаешь — и задевает за сердце.

— Я на этой работе сойду с ума, — сказала продавщица.

— Полноте, полноте. Что вы!

— Уже ничего не понимаю, что происходит!

— Г-хм… А что, собственно, случилось?

— Только вы ушли, примчался какой-то парень и потребовал тысячу экземпляров этих «Ступенек»! А потом хлынул народ, вдруг безумная очередь столпилась, чуть не дерутся! Все здесь разгромили и исчезли. Как это объяснить?

— Странно, — помаргивая, сказал Николай Николаевич.

— Более чем странно! Мне кажется, эта очередь была нарочно сорганизована!

— Да с какой стати? Кем?

— Автором, конечно! Кому же еще понадобится?

— Предполагаю, Валечка, что вы ошибаетесь. Человек, пишущий такие стихи, не способен… г-хм… сорганизовать очередь.