Ребенок в мире Эроса - [30]

Еще со времен фрейдовского «ужаса инцеста» стало очевидно, что этот феномен один из самых парадоксальных — он неодолимо влечет и в то же время отталкивает. Латинский термин «in- cestus» означает нечистый, хотя в литературе немало описаний восторгов дочери по поводу инцестуозной связи с отцом. Как писала в «Дневниках» Анаис Нин: «Я призывала к себе отца, советчика, вождя, защитника, друга, возлюбленного, но я упустила нечто: это должен быть Бог. Но Бог живой, а не абстракция, воплотившийся Бог, сильный, с жадными крепкими руками и небесполый»53. В других воспоминаниях фигурирует непрерывный многолетний ужас перед насильником- отцом.

В теоретическом осмыслении инцеста на высоком уровне абстракции главенствующую роль играют категории тождества и различия. Как подчеркивает Э. Пара «Различие молодой/ старый представляет столь же непреодолимым и ощутимым, как и различие мужское / женское»54. Инцест стирает различия полов и поколений выражая нарциссическую природу педофильного фантазма. Это относится и к отцовским и к братским инцестам, в то время как материнский инцест по-видимому имеет особую структуру. Это относится прежде всего к отношениям мать- дочь, ибо, как полагает Ж. Курню «инцест мать-дочь есть слово лишенное всякого смысла»55.

Как инцест, так и педофилия в целом вызывали всегда пристрастное отношение общества к этом феноменам, облеченное в рамки законов и моральных суждений. Это было характерно в основном для западной цивилизации в классическую эпоху в то время как многие традиционные общества относились к этим явлениям крайне либерально. Социополитический уклон современной научной литературы по сексуальному поведению взрослых с детьми и подростками, основанным на виктимологической парадигме уже подвергался обоснованной критике. Ж. Бодрийяр вообще не считает феномен педофилии событием, зависящем от социального и политического процессов считая это не — событием, которое усиленно политизируют56. Видимо, это судьба многих феноменов телесного бытия человека, имеющих глубокие биоэволюционные и антропологические корни, которые прорастают в виде «побегов», вызывающих политические страсти.

Основания для этого, конечно, есть и прежде всего в том, что, во-первых, растет уровень сексуального насилия в отношении детей и подростков, что заведомо криминализирует весь феномен, а, во- вторых столь же бурно растет коммерциализация явления. Обеспокоенность общества, прежде всего западного, масштабами детской проституции, порнографии и актами сексуального насилия, в том числе и в семьях, понятна. Отсюда следует весьма радикальные выводы о необходимости искоренения самого явления как такового, о тотальном скрининге всех взрослых, работающих с детьми, а заодно и всех родителей. При выявлении склонности к таким мыслям и действиям, даже при отсутствии реальных поступков, предлагается изоляция таких лиц, лишение родительских прав, принудительная кастрация и т. п. Наказывать предлагается даже фантазирование на эти темы, не говоря уже о создании художественных произведений, визуальных изображений, а тех кто не приемлет такой «охоты на ведьм» объявляют адвокатами сексуальных «дьяволов». В качестве примера можно сослаться на публикации о ситуации в современной Америке: «Сексуальные рабы дядюшки Рони» Р. Стерлинга, «Педофилия и нравственное благочестие» К. Кэмпиона; «Прайм- тайм» П. Сотоса, «Последние великие эстетические табу» Г. Бараката57

Разгул сатанизма в сочетании с эстетикой неофашизма, некрофильными и садомазохистскими тенденциями буквально пронизывает многие материалы о сексуальном использовании детей в жизни и искусстве.

Сверхозабоченность этими проблемами под флагом заботы о нравственном здоровье подрастающего поколения заставляет вспомнить З. Фрейда с его тезисом о том, что отклонения, которые мы громогласно порицаем мы в тайне страстно желаем. К тому же как известно, самые обширное в мире собрание порнографических материалов имеют библиотека Ватикана и ФБР, призванное бороться с этим явлением. В уже упомянутой книге Джудит Левин делается вывод в котором немало смысла, вопреки поднятой в Америке вакханалии по поводу отношения общества к детской сексуальности и роли взрослых в этом феномене: «Секс не опасен для детей. Это средство к самопознанию, любви, излечению, творчеству, приключениям и к сознанию того, что ты жив. Существует много способов, благодаря которым даже маленькие дети могут узнать, что такое секс. Создать мир, в котором все дети будут безопасно узнавать об этом, мир, в котором нужны и желания каждого ребенка — к образованию, взаимодействию, значимости и удовольствию- могли бы быть легко достигнуты- это наше моральное обязательство перед следующим поколением»58.

Сказанное, бесспорно, относится и к российскому обществу, специфику отношения которого к этим проблемам мы пытаемся выявить.

Глава III

Проблема этноспецифичности детской сексуальности.

1. Русский ребенок в зеркале Эроса — мифы и реальность

Сейчас время нового этапа самоопределения русской государственности и сопряженной с ней национальной идеи. Очевидно, что в её состав не могут не входить представления о национальной специфике половой и гендерной определенности, о сущности феноменов «мужиков» и «баб», которые полагаются истинными представлениями мужественности и женственности на Руси. «Высокое звание «русской Бабы» надо заслужить», эмоционально восклицает Е. Косов1, а другие всячески развивают идеи И. Ильина о воспитании «русского рыцаря». Понятно, также, что эти качества должны рождаться у ребенка, что требует рассмотрения проблем идентичности детства на Руси в аспекте его эротической культуры. Этот вопрос частично затрагивался в моей монографии, посвященной парадоксам русской сексуальности2. Масштаб проблемы поистине велик, ибо в сущности речь должна идти о настоящем и будущем нашей цивилизации, которая испытывает сейчас небывалую демографическую катастрофу, осознанную, наконец, в начале XXI века как угроза национальной безопасности. Еще в начале 30-х годов прошлого века Г. Федотов, размышляя о проблемах будущей России, отметил, что революция «обнажила тот психологический склад в народной душе, который определяется «простотой» как высшим критерием ценности»3. Это стремление к «упрощению» оказалось чреватым атомизацией общества, аномией, кризисом семьи и детства, которые стали наглядными с 90-х годов XX века. Ф. Гиренок считает главным событием прошлого века «распад души», как подлинной основы всего человеческого, а не только духа и тела, как «высоты» и «низины»4. Об этом же говорили в начале века А. Блок и другие.