Ребекка с фермы Солнечный Ручей - [126]

Красноречие очаровательной спутницы воодушевило Пророка. Оба одновременно воспрянули духом и почувствовали прилив восхитительной смелости — смерть казалась чем-то мелким и ничтожным в сравнении с победой над коровой.

Ромашка уже вступила в заводь, но Пророк вбежал в воду следом за ней, грозно размахивая толстым ольховым суком. Она привычно завращала глазами — прием, который с таким успехом применяла все лето, — но дрогнула под праведно суровым взглядом Пророка. Возможно, в тот момент ей стало стыдно за то, что она причинила столько страданий этому беспомощному маленькому существу. Во всяком случае, побуждаемая страхом, удивлением или раскаянием, она развернулась и вышла обратно на дорогу, не выразив ни гнева, ни раздражения и оставив мальчика и его спутницу несколько разочарованными. Приготовиться к мученической смерти и не получить даже царапины! Они подумали, что, возможно, переоценивали опасность.

После этого они стали еще более близкими друзьями — молодая жена священника и заброшенный маленький мальчик из Акревиля, отосланный из дома по неизвестной ему причине — разве только по той, что дома было мало еды, а у Кэша Кейма значительно больше. Кэссиус Кейм был известен в Эджвуде как «дядюшка Кэш», отчасти потому, что там любили фамильярно сокращать все имена, а отчасти потому, что «дядюшка» всегда платил и требовал уплаты наличными.[78]

Позднее лето незаметно перешло в осень, и большой клен возле дома священника простер пылающий алый сук над качелями миссис Бакстер. Илайша оказался хорошим помощником для дядюшки Кэша, когда пришло время собирать урожай картофеля и яблок. Однако мальчику предстояло вернуться к семье, как только кончатся осенние работы в саду и поле.

Однажды в пятницу вечером миссис Бакстер и Ребекка, закутанные в шали, сидели на ступенях парадного крыльца миссис Кейм, любуясь закатом. Ребекка пребывала в состоянии радостного возбуждения: она только что приехала домой из Уэйрхемской семинарии, и, так как священник был в отъезде по церковным делам, ей предстояло провести ночь у миссис Бакстер, а на следующий день отправиться вместе с ней в Портленд. Там они собирались прогуляться на острова, съесть мороженое, прокатиться на конке и взглянуть на дом Лонгфелло — планы, столь воспламенившие воображение Ребекки, и без того не отличавшейся сдержанностью, что она вся словно светилась изнутри радостью, заставляя миссис Бакстер задуматься о том, не может ли плоть быть просвечивающей и позволяющей видеть сквозь нее блеск пламени души.

А тем временем на поросшем травой пригорке у дверей сарая доили Ромашку. Оставив после себя полные ведра густого желтого молока, она зашагала к скотному двору и, проходя мимо лежавшей поблизости кучи соблазнительного турнепса, нагнулась и схватила целый пук. В спешке она взяла в пасть больше, чем считается хорошим тоном даже среди коров, и сидевшим на крыльце было видно, как она входит в ворота скотного двора, держа в зубах целый лес листьев, и с трудом пытается измельчить похищенное, стараясь при этом ничего не выронить.

Вскоре начало темнеть, и миссис Бакстер с Ребеккой вошли в дом, чтобы посмотреть, как миссис Кейм в первый раз зажжет свою новую лампу, взглянуть на последний половик ее работы (чудесное произведение искусства, полностью изготовленное из крашеных остатков нижних юбок) и послушать, как жена доктора будет играть на цимбалах «Часто в тихий час ночной».

Закрывая дверь на веранду, обращенную в сторону скотного двора, женщины услышали, как хрипит и кашляет корова, и переглянулись со словами:

— Ромашка пожадничала; теперь у нее несварение.

Илайша с заходом солнца обычно отправлялся в постель, дядюшки Кэша дома не было — он уехал к доктору, чтобы тот перебинтовал ему поврежденную молотилкой руку, — так что на скотном дворе оставался лишь Билл Питерс, батрак. Вскоре он вошел в дом, спросил, когда вернется хозяин, и сказал, что корова хрипит все сильнее и сильнее и что, должно быть, что-то с ней не в порядке, но он не может заставить ее раскрыть пасть пошире, чтобы разглядеть, в чем дело.

— Она, эта чертова корова, лучше возьмет да помрет, чем сделает такое одолжение! — сказал Билл.

Вернувшись от доктора, дядюшка Кэш зашел в дом, чтобы взять фонарь, и сразу же направился прямо в коровник. Через полчаса, когда маленькая компания в гостиной уже успела забыть о происшествии, он вдруг снова вошел в дом.

— Будь я проклят, если эта корова не подыхает, — сказал он. — Пойдем-ка, Ханна, подержишь мне фонарь. Я ничего не могу сделать с забинтованной правой рукой, а парня глупее, чем Билл, в свете не сыщешь.

Все направились в коровник — кроме жены доктора, которая побежала к себе домой, чтобы взглянуть, не вернулся ли из Милтауна ее брат Мозес и не сможет ли он прийти, чтобы помочь Кеймам.

Положение Ромашки было серьезным; сомневаться в этом не приходилось. Что-то, предположительно один из корнеплодов, застряло у нее в горле и не двигалось ни туда ни сюда, несмотря на все ее усилия. Она дышала с трудом, ее глаза были налиты кровью от напряжения и удушья. Раз или два мужчинам удалось заставить ее раздвинуть челюсти, но она вырывалась и отворачивалась, прежде чем им удавалось разглядеть причину неприятностей.