Реаниматор - [3]

Заведующая за каким-то чертом влезла за кассу. Не доверяет, конечно. И закрывать будет сама.

Нина Алексеевна сидела с похоронной мордой.

– Голова болит?

– Живот крутит... Слушай, Анька, ты извини меня, я дура набитая. Думаешь, я не понимаю? Всё я понимаю. Я бы ваще не смогла так, как ты. Подумаешь – не уследила. Да хрен с ней, с этой кассой. Деньги – это ваще мусор. Может, отпуск тебе дать?

– Не надо. – Анна улыбнулась бескровными губами.

– Ну, смотри. Кстати, у тебя, случайно, “но шпы” с собой нету?

Анна помотала головой.

Широкое лицо Нины Алексеевны побелело от напряжения, она прижала руки к правой стороне своего огромного живота.

– Ладно... Пойду я... В кабинет задумчивости... Не скучай тут без меня.

Как только широкая спина начальницы скрылась за белой дверью, Анна спокойно достала коробку и сунула ее под прилавок. У соседней стены миловалась какая-то парочка. Девушка беременна – наверное, молодожены обставляют квартиру. Очередной зассыха-электрик водил заскорузлым черным пальцем по стеклу. Когда ж ты уйдешь, мразь?

Мужик разлепил обметанные губы:

– У вас белорусские розетки есть?

– Сейчас посмотрю.

Анна скользнула под прилавок. Рассовала банкноты по карманам плотных зимних джинсов и так же стремительно вынырнула. Кровь стучала в затылке, лицо горело.

– Девушка, так чо, белорусские розетки есть? А чо это вы такая красная? Отмечали чо-та, да? – он уперся коленом в прилавок и стоял, покачиваясь взад-вперед. Щетина трупными пятнами темнела на его обрюзгших щеках.

У Анны внутри всё закипело:

– По-моему, это вы... отмечали.

– Не слышу?! Так есть белорусские розетки?

– Говна не держим! – внятно произнесла она.

– Так они же у вас... Поял... Уже ухожу... От так всегда. Н-не нравлюсь я красиым женщинам. – он дыхнул на нее капустной вонью и исчез.

Она еле дождалась закрытия магазина. Позвонил на мобильник муж – наврала, что поедет ночевать к матери. На улице было полное безветрие. Тепло, как летом. Она даже не стала застегивать плащ, свободные концы пояса повисли траурными ленточками. На ногах были удобные кроссовки – чтобы ходить по мягкой земле. Облака выплакали всю воду, небо стало темно-фиолетовым, и в нем поблескивали еле заметные точечки звезд. Лужи понемногу подсыхали, тротуар в ярком свете фонарей становился светло-серым. Анна прищурила глаза, и ей показалось, что вокруг лежит ровный тонкий слой снега. Фасады четырехэтажных домов мигали цветными вывесками. В витрине кафе снова сидела та же самая девушка – на том же месте, как будто никуда и не уходила. Анна встретилась с ней взглядом. Девушка указала на свою грудь и что-то сказала, удивленно приподняв брови. Анна прочитала по ее губам: “В чем дело?”

“Проститутка”, – подумала Анна. Мимо проезжали переполненные автобусы. Маршрутки не останавливались. Она попыталась поймать машину, и с третьего раза затормозила чумазую “Вольво”. За рулем оказался тощий обсосок лет восемнадцати, а рядом, на переднем сиденье – веселый кудрявый парень постарше.

– За сто до кладбища подбросите?

– Легко! – ответил тощий.

Анна помедлила, ей не нравилось, что в машине сразу двое молодых людей.

– Да вы не бойтесь, – кудрявый улыбнулся.

Она заметила над его верхней губой родинку, похожую на мушку. Почему-то сразу успокоилась и залезла на заднее сиденье. В машине было тепло, и ее сразу стало клонить в сон. Устала за день.

Приборная панель сияла нежно-зелеными огоньками, глаза женщины слипались. Кудрявый тихо рассказывал:

– И в детстве мне постоянно снился этот сон. У нас на окраине Днепра построили крематорий, и днем сжигали там покойников, а ночью они вылетали из трубы вместе с дымом и падали на улицах, зомби, причем не громко падали, а как бы плыли по воздуху, и один мертвец прилетел к нам во двор, а я стою у подъезда и вижу, как он падает, и отец домой возвращается, и мне страшно, что отец может не успеть, и этот зомби падает так плавно, а отец бежит, бежит по двору и успевает проскочить в дверь, а потом этот зомби падает – и всё.

– Стасик, а мне, когда мне было четырнадцать лет, снилось, что меня мужик насилует, в милицейской форме. Забавно, да? А потом, короче, я ему носки в чайник сую, и он всё это пьет.

– Да ну тебя. Каждый разговор сворачиваешь на пидоров.

– Ну ладно, давай не про пидоров. Ты знаешь, я в детстве Успенского читал, про красную руку, черную простыню и зеленые пальцы. И потом спал полгода с закрытой форточкой, потому что боялся, что прилетит голова зеленого козла или зеленый череп. Я до сих пор не люблю с открытой форточкой спать.

– Ага. Я тоже. Кстати, Тёма говорил, когда этот алкаш про красную руку писал, у него белка была. Гонорары за Чебурашку пропивал, гыгыгы!

Парни долго ржали, затем кудрявый обернулся, изображая сильное смущение:

– Девушка, вы не слушайте, мы тут всякую чушь несем.

– Я и не слушаю.

Кудрявый забился в новом припадке хохота.

– Где остановить? – спросил тот, что за рулем. – Стасик, веди себя прилично. Девушка нас и так за п...сов приняла.

– А что, п...сы – тоже люди. – кокетливо стрельнул глазками кудрявый. – Иди ко мне, Славик.

– ЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!!!! – тощий от избытка чувств больно долбанул приятеля локтем и чуть не въехал на встречную полосу.