Тот же круговорот, сейчас он с ужасом наблюдал и осознавал у себя в голове, только вся вода лилась назад. Тот же круговорот, но круг этот вращается в обратную сторону. Всё вдруг казалось ему движущимся назад, по противоположным законам, сама земля крутилась напротив. Чудовищно. Вытерся, пошёл к себе в комнату – комнаты не те. Поменялись местами.
Его комната там, где была родительская, какую считать его. Как и что поменялось, по какому принципу. И самое главное, что не давало ему сесть и успокоиться, посмотреть, в конце концов, на ковёр, узор которого бегал как абстрактный видеоряд – где Катя.
Он бегал по квартире, бегал по квартире, бегал по квартире, бегал по квартире, бегал по квартире.
Опять проснулся.
Рядом с собой нашёл записку рукой отца: "В холодильнике". С трудом поднялся, нашёл это самое, что должно было лежать "в холодильнике", эта была очень малнькая, смешная размерами бутылка водки, оставленная понимающим отцом. Водку само собой вылил, сделав вид, что выпил.
Через час оделся. Одевался долго, потому как боялся двигаться во времени, понимал и чувствовал как чувствуют дыбу когда не ней висят.
Чувствовал то, что не мог сформулировать. Это такой защитный механизм. Чтоб не впасть в отчаяние, мозг не даёт себе сформулировать, что-либо очень страшное. Но время шло. Он был один и ничего поделать с собой не смог, он оделся и вышел из квартиры,
позвонил в дверь напротив, квартиру № 14.
Открыл дед. Деда этого он никогда не видел.
– Катю. Не могли бы вы…
– Нет таких тут, – оборвал дед, не громко и не хамски и дверь у носа не закрыл, а смотрел понимающе, как будто знал или догадывался об огромном горе своего соседа.
Всё же, ещё чуть помедлив, он дверь закрыл, Антон, в это время обомлевший сидел на ступеньках лестницы. Сидел и не плакал. Очень жалел, что не плачет, с плачем стало бы легче.
Он сидел и дрожал от дикого холода, озноба и сильной боли в сердце, причём вполне реальной, не моральной или сверх душевной. Болело сердце, его как ножом резало. Ножом сердце режёт медленно, предворительно его нагревают, вот оно, тёплоё бьётся мясо, бьётся плавно, вот его начинают, резать, нож входит как в торт.Но в итоге ощущение: грубо, тупо, тупым ножом, так что и не зарежешь, а боли доставишь столько же, сколько и в аду, не иначе.
Та, которая его. Должна была быть его, должна была идти с ним дальше одним на двоих путём. Её никогда не было. Он встретил и влюбился в галлюцинацию.
Это производное от химического препарата, продающегося в каждой седьмой квартире у очумевших отморозочков. Всего лишь видение, образ, галлюцинация. Антон больше всего, почему-то боялся сказать себе, что она просто глюк. Это как бы оскорбляло его чувства, восхищение богиней.
Галлюцинация. Видение. Ангел… Мол, наркотик – это всего лишь средство для отключения сознания, чтобы включить другое, способное к связи с иным миром, быть может даже с небом, или даже космосом,
И она оттуда. Воплощение абсолютности. Она и была такой с ним. Ему она казалась именно такой…
Такая живая, такая настоящая, что кажется что…. Нереально… Нереальная….
Антон бродил по улицам. Улицы были глухи. У них праздник. У них либо тусклая печаль, либо праздник, наверное, другого варианта быть не может. Всегда, правда, машины ездят туда – сюда которым всё равно и которые всегда одинаковы.
У него тоже праздник. Он влюблён. Он увидел и чувствовал дыхание той, с которой и только с которой он теперь сможет жить. Только с ней. Он её увидел. Это равносильно тому, что увидеть бога. То и был видимо бог.
Как вот объяснить себе, что это не бог, а глюк?
Он выпил 200 грамм водки. Водку он терпеть не мог, вообще пить он, терпеть, не мог и не пил никогда. Как бы тяжело не было. Выпил.
Совершенно напрасно, не помогло ни капли, только зря тужился и глотал.
Шел, сначала шатаясь, потом, и довольно быстро, опять прямо, трезво.
Трезвость. Реальность. Это его убивало больше всего. Его главным врагом стала реальность. Он сотворил с собой такое, что его главным врагом стала реальность. Сама жизнь.
Реальность победить невозможно, она всё равно первей, первичнее и главнее. Это его бесило. Бесило, впрочем, вся эта тематика и в особенности то, что он начинает философствовать, рассуждать, демагогию с собой же и разводить.
Страх как бесило. И всё же рассуждал. Шёл по улицам один и рассуждал, начал и вслух рассуждать.
Объявить войну реальности. Войну реальности. Ради любви, которой он, быть может, и не нужен.
Кто сказал, что глюк повторится? Огромный состав, поезд несущийся с громыхающими вагонами, страшный. Он уносился. Не сшиб,уносился и не догнать, прыгни в последний вагон с платформы и переломал бы всё.
Ради образа. У кого-то там, в философии, ли, истории, была статуя, но она была у него хотя бы в саду. Он мог выходить туда утром. Не утром, чаще, каждый час,
вообще жить в саду, в конце концов, поставить её у себя в кабинете, спальне…
Здесь же для того чтобы вновь войти в тот мир, где она жила, прейдётся вновь, во-первых, переступить закон. Во-вторых, переступить нормы морали, нравственности, он никогда не думал, что станет наркоманом, не мог подумать даже о том, что станет думать, что станет наркоманом.