Реальность 7.11 - [99]

Он вернулся в свою бывшую квартиру. Не понятно, откуда я получил это знание. Да и некогда было разбираться. Серебряков занял стул, одиноко торчавший посреди комнаты, и уставился на меня. Его глаза, обведённые тёмные кругами, со времени нашей последней встречи ввалились ещё глубже.

— Извини, — после паузы проронил он, — что не приглашаю тебя присесть. Это единственный целый стул на моём этаже.

— Где Афидман? — спросил я. Он внезапно взорвался.

— Что ты заладил, как попугай: Афидман то, Афидман сё?! Не виделись тыщу лет, а он меня спрашивает про какого-то ога! — Рем сердито стукнул кулаком по краю сиденья. — Он в порядке, клянусь тебе сердцем матери.

Манжеты его куртки были подвёрнуты, но я заметил на ткани бурые разводы.

— Ты не… мучил его?

Проследив за направлением моего взгляда, Серебряков буркнул:

— Нет! Ну, может, слегка зацепил остриём, когда разрезал на нём этот чёртов комбинезон… Не смертельно… И вообще, какая тебе разница?! Всё равно он скоро сдохнет!

— Не сдохнет, — в тон ему ответил я, — если вернуть его на Фабрику.

Рем некрасиво прищурился.

— А, так ты за этим пришёл?

— А что тебя так удивляет? — с вызовом сказал я. — Или ты меня ждал в гости?

Он замялся.

— Ну, не то чтобы именно тебя… Скорее, всяческих неприятностей.

— Неприятностей не будет, — твёрдо пообещал я. — Если отдашь Афидмана без сопротивления.

— Вот всегда ты был занудой. — Рем заёрзал, почесал кончик носа и, взглянув на меня, ухмыльнулся. — Да забирай на здоровье. Всё, что мне было нужно, я от него получил.

Он откинулся на спинку стула, упиваясь моей растерянностью.

— Что? Думаешь, я обманываю? Так иди проверь. Он на кухне валяется. Потом вернёшься, поговорим спокойно.

Я было дёрнулся к дверному проёму, но Серебряков спохватился:

— Стой! Рюкзак оставь. Положи вот здесь на пол, потом заберёшь… И, я тебя умоляю, не вздумай тащить ога сюда. Я уже насмотрелся на его тупую рожу. Понял?

Я честно выполнил все указания. И через минуту сидел на кухне, осматривая Афидмана. Он был похож на сломанную игрушку. И когда я присел перед ним на корточки, вглядываясь, мне представилось, что всё это повторяется не впервые. Точно так же я взывал к нему в день нашей первой встречи, и точно так же был озадачен увиденным. Впрочем, всё это — и моя досада, и его равнодушие — было сейчас мелким и несущественным. Я на скорую руку проверил его физическое состояние, насчитал несколько порезов, длинных, но неглубоких, три на руках и один, наискось пересекающий ключицу, но Серебряков не соврал — ничего смертельного тут не было, кроме его исключительной вялости. Ог практически не реагировал на внешние раздражители. Но я всё-таки заговорил с ним, успокаивая и утешая, несколько раз повторив обещание, что скоро мы отправимся восвояси… Рем в соседней комнате нетерпеливо кашлянул, затем засмеялся и сказал: «Какой я деликатный, чёрт побери!» Я скинул куртку, кое-как закутал в неё ога и побрёл обратно в бывшую гостиную.

— Ну, убедился? — деловито сказал Серебряков, едва я показался на пороге. Я кивнул. — Веришь мне теперь?

— Не очень.

— Потому что я похож на психа?

— Д-да, — промямлил я. Ожидал новой вспышки раздражения, но её не последовало. И я рискнул спросить:

— Послушай, если ты не псих, тогда зачем ты это сделал?

— Что именно? — Он опять прищурился.

— Ну… полез на Фабрику, разрушил Купол. А потом охотился на Афидмана.

— Бха-ха-ха! — вырвалось из его глотки. Рем быстро зажал рот руками и злобно зыркнул на меня.

— Ты меня достал своими вопросами. Лучше поговори о детстве, а я послушаю. Помнишь, как я на твоём велике въехал в речку?

Я сокрушённо покачал головой.

— Не помню.

— Вот балбес! Ну, тогда расскажи, куда ты делся в тот день, когда всё обрушилось? Когда мы оба спустились в Котлован? Не хочешь? — Так он истолковал моё недоуменное молчание. — Да ладно, брось выпендриваться! Я, может, и запомнил тебя так хорошо только из-за этой загадки. Лежал у оговодов без сна и ломал себе голову: как это Санёк так ловко спрятался на ровном месте? Так что давай, выкладывай!

Он жаждал ответа, поэтому я промямлил:

— Извини, но я совсем ничего не помню. Я уже много лет как беспамятный. Таким и пришёл в Таблицу.

Надо было видеть его разочарование. Я невольно проникся сочувствием к этому парню, который на своём пути к несуществующей родине рушил всё налево и направо. А что в результате? Мы, как два противника, окружённых пустотой, зависли друг против друга на уровне третьего этажа. Должно быть, он жаждал заполнить эту гулкую пустоту призраками своих воспоминаний. Но я годился только на роль постороннего слушателя. Движимый жалостью, я сказал:

— Значит, мы дружили?

Рем согласно наклонил голову.

— Не разлей вода. Точнее, ты везде за мной таскался. Санька-липучка. Я был старше тебя года на три… Что, совсем забыл?

— Совсем.

— Ты просто плохо стараешься. Ничего не помнить — это же так удобно!

— Не говори о том, чего не знаешь, — сдержанно ответил я. — Пожалуйста.

Ничего не помнить — это очень болезненно и нифига не удобно. Ответственно об этом заявляю, раз и навсегда. Все годы, проведённые в Таблице, я мечтал только о возвращении памяти. О том, чтобы на равных участвовать в вечерних беседах интернатских мальчишек. Они-то свободно могли делиться друг с другом забавными семейными сюжетами, перечислять свои увлечения, поездки, подарки ко дням рождения. Я присутствовал в общей спальне, но был навеки выкинут из этих обсуждений. В такие минуты я накрывался с головой одеялом, зажимал уши и грезил наяву. О том, как в один прекрасный день в интернате появятся мои родители, чтобы увезти меня домой. И что я сразу их узнаю, как только увижу… Лишь в последний год я перестал терзать себя этими приторно-сладкими грёзами. Сначала стало окончательно ясно, что я один как перст, а потом у меня завелись друзья в общаге и в городе. И когда на меня накатывала знакомая хандра, я вспоминал Заши, Эдварда, Зенона, Джона, хитрого ворчуна Перестарка… иногда — даже Иттрия и Тимура. Я оказался вынужден строить свою жизнь заново, с самого первого кирпича, и научился ловить от этого кайф.