Разводящий еще не пришел - [30]

— Скажу, только прежде, Никодим Афанасьевич, ответьте на мой вопрос.

— Слухаю.

— Вы прожили сто двадцать лет, а скажите: умереть вам хочется?

— Чудак! — всплеснул руками старик. — Ну кто торопится с этим делом? Прямо скажу: уходить из-под солнца неохота, сударь. Мало жизни дано человеку, и ничего не поделаешь, ничего. Я те прямо скажу: ничего! — повторил Никодим.

— А если взбунтоваться, по-настоящему пойти против костлявой и поискать да найти?

— Что найти? Не терял — не найдешь. Простой резон. Взбунтоваться! Ха! Против кого? Естества? Как же... Поди, не один бунтовал, а конец-то известный.

— А как же вы, Никодим Афанасьевич?

— Что я?

— Отец-то ваш жил семьдесят лет, а вы сто двадцать. Выходит, что нашли, побороли.

— Что нашел?

— Средство.

— Ты никому не верь, никакого у меня средства нет.

— Вы меня, Никодим Афанасьевич, не поняли. Я знаю, что...

Старик не дал договорить.

— Нет, нет, — запротестовал он, — ни в коем разе. — Он убрал посуду, качнул головой в сторону окна: — Горы видели? Нет там стежки-дорожки, по которой бы я не хаживал. Охотился, взбирался на такие кручи, что облака-то были под ногами. Потом лесорубом трудился, валил деревья в пять обхватов. Устатку не знал.

Дроздову хотелось подробнее знать, как протекала жизнь Никодима.

— А вот этого уже не помню, извини, сударь, не помню. Другой раз приходи, может быть, кое-что и вспомню.

...Возвращался Дроздов из Нагорного пешком, хотелось помечтать наедине. Злила фраза Никодима: «Мало жизни дано человеку, и ничего не поделаешь, ничего». В голову пришли слова московского врача-экспериментатора Брюховенко: «Если в Арктике найдут труп Амундсена, ученый не посоветует с почестями предавать его земле на своей родине. Оставьте его там, среди вечных снегов и льда. Пройдет пятьдесят лет — и ученые, пришедшие нам на смену, оживят его».

«Это совсем другое: оживить человека — вовсе не означает продлить ему жизнь, — будто с кем-то споря, размышлял Дроздов. — Продлить, на сколько? На тридцать, сорок лет? Или, быть может, на вечность в нашем современном понимании? Однако стоит ли? Жить — значит умереть... Формула... И не потому ли так просто рассматривается процесс жизни человека? Жизнь — это не топтание на месте, а вечное развитие. Человек начинает свое существование в виде одной клетки. Он родится младенцем. Пройдя через юность, мужает. За зрелым возрастом следует старость. И старость подготовляет конец, завершение индивидуального существования — смерть. Клетка, юность, зрелость, старость и конец... Как же просто, как привычно! Когда на людей обрушивается засуха, говорят: не было дождя, находятся средства борьбы с засухой. Когда в машине ломается деталь, говорят: металл не выдержал, и начинают искать новые, более прочные сплавы и находят их. Когда темень ночи мешает работать человеку, говорят: включите свет, и темнота рассеивается, отступает. А когда наступает зрелость, говорят: юность нельзя вернуть. Когда приходит старость, готовят гроб. Готовят покорно, смирно, без возмущения. Что возмущаться: не ты первый и не ты последний. Новых «сплавов» не ищут. А перед теми, кто ищет, стоит китайская стена...

Утром, придя на службу, Дроздов увидел на своем столе стопку конвертов. Письма были от долго живших стариков, с которыми он наладил связь уже из Нагорного. Одно письмо было из Академии медицинских наук, от известного в стране кардиолога профессора Априна. Дроздов лично знал этого ученого по Ленинграду. Уезжая в Нагорное, послал ему письмо, в котором просил ответить на ряд вопросов, в частности о влиянии горного воздуха на здоровье человека. Априн писал: «Обычно здоровье и долголетие жителей гор стремятся объяснить влиянием чистого горного воздуха, своеобразным питанием, в котором преобладают молочные продукты, здоровыми жизненными привычками. Все это отрицать нельзя. Однако же, по моему глубокому убеждению, главную роль здесь играет вынужденная постоянная тренировка сердца. В Кисловодске для лечения сердечных больных широко применяются так называемые терренкуры — восхождение на подъемы небольшой крутизны. Люди горных районов занимаются такими терренкурами всю жизнь — от рождения до глубокой старости... Имейте в виду, что XX век внес большие изменения в быт миллионов людей. Прежде всего сильно уменьшилась роль физического труда — и в жизни всего нашего общества, и в жизни каждого отдельного человека. Люди стали меньше ходить, меньше переносить тяжестей на своих плечах. Поэтому, поймите меня правильно, Владимир Иванович, в наш век, век механизации и автоматизации, физкультура должна быть названа корнем жизни, той средой, тем условием, которые омолаживают человека...»

Все письмо Дроздов не успел прочитать. Его вызвал Водолазов. В кабинете полковник был один.

— Шабаш, Владимир Иванович, — сказал он, как только Дроздов переступил порог. — Ухожу в запас. Назначен новый командир полка... подполковник Громов. Академию окончил. Вчера познакомились в штабе артиллерии. Молод, тридцать четыре года... Приказано готовиться к инспекторскому опросу. Знаете, что это такое? Нет? Прочитайте шестьдесят четвертую статью Устава внутренней службы, там все сказано. В общем, построят полк, весь личный состав, и начнут выявлять жалобы и заявления, записывать, а потом новому командиру придется исправлять недостатки... мои недостатки и упущения. Их, конечно, немало у нас. Прошу быть готовым к этой процедуре. — Говорил Водолазов тихо, и было заметно, что он волнуется. — Подробные указания получите в шестнадцать часов здесь, в штабе. Теперь... можете идти. Впрочем, постойте... Вот что скажите мне... Прошел я медицинскую комиссию, смотрели меня врачи и так и эдак, и лежа и стоя, признали годным для службы в военное время... в тыловых учреждениях. В тыловых! На передний край — ни шагу. А вы, вы как считаете? — Водолазов встал, ожидая ответа.