Развод по-русски - [17]

— А что говорит Лиза? — осипшим голосом спросила Вера.

— Пока не признается, но это вопрос времени.

«Не признается», — повторила про себя Вера, а вслух горячо произнесла:

— Ее нарочно подставили, вот и все. Это не типично женское убийство, а представление мужчины о типично женском убийстве. Большинство из вас все-таки переоценивают наш идиотизм. Ни один убийца, какого бы ни был пола, не оставил бы улики против себя в соседнем подъезде, а спрятал бы их получше. Или вы считаете мою сестру круглой дурой?

Левадновский усмехнулся:

— Ну, умственные способности Елизаветы Дмитриевны я обсуждать не стану, а вот у вас хочу спросить: вы считаете ее человеком предусмотрительным?

Как всегда, когда требовалось с ходу соврать, Вера осеклась и покраснела.

— Вот именно! — развел руками Левандовский. — Вы уж извините, Вера Дмитриевна, но вариантов здесь нет. Уверен, что адвокат скажет вашей сестре то же самое. Самое разумное, что она может сделать — чистосердечно признаться.

— А если не в чем?

— Хотите правду, Вера Дмитриевна? — следователь устало вздохнул. — Будь на ее месте вы, я б, несмотря на все эти улики, десять раз подумал. А Елизавета Дмитриевна, извините за выражение, изовралась и упрямо цепляется за свою ложь. Это производит неблагоприятное впечатление.

— Вы к ней предубеждены! — не выдержав, воскликнула Вера.

— Вы полагаете? Тогда добавлю еще кое-что. Нам известно, что на вашем дне рождения Елизавета Дмитриевна прямо и открыто высказалась, что пистолет подарен ей для защиты от бывшего мужа. Она пристрелит насильника, и суд ее оправдает. Если б я был предубежден, то легко обвинил бы ее в предумышленном убийстве. Основания, увы, имеются. Однако, немного узнав ее характер, я придерживаюсь другой версии.

— Мне срочно надо с нею увидеться!

— К сожалению, это противоречит правилам. Пока что с нею может видеться только ее адвокат. А вот записку вы передать можете. И я вам советую убедить ее во всем признаться. Так будет лучше для всех.

— Если б я увиделась с нею, я бы попыталась ее убедить, — схитрила Вера.

— Это исключено, пока она в КПЗ. Я не могу нарушать закон.

Вера взяла ручку и написала: «Держись, моя родная! Я люблю тебя больше всего на свете. Никому не поддавайся и говори только правду. Мы сделаем для тебя все. Ты самая лучшая». Она молча потянула листок Левандовскому, тот прочел, хмыкнул и положил бумагу в стол.

Из автомата Вера позвонила Величко — сперва в офис, потом домой, где его и застала.

— Я могу увидеться с вами, Борис Иванович?

— Приезжайте.

В квартире удачливого бизнесмена находился посторонний — молодой человек лет тридцати в слишком безупречном костюме и с выбеленными волосами, стянутыми в пышный хвост. Веру покоробило, что в такой страшный момент Лизин друг принимает гостей, но тут молодой человек представился.

— Я адвокат Елизаветы Дмитриевны, меня зовут Артур Андреевич.

Вера, смутившись, назвала себя. Как она могла плохо подумать о Борисе Ивановиче! Правда, адвокат ей сразу не понравился. В школе подобному ученику она бы поставила диагноз «подлиза, пролаза и ябеда». В улыбке столько сладости, что начинает тошнить, а в глаза словно налито по полной бутылке высококачественного масла. Хотя, возможно, для адвоката это самое то? Ей ведь ни разу не приходилось сталкиваться с представителями данной профессии, и какое счастье, что есть Величко, наверняка сумевший выбрать самого лучшего! По крайней мере, весьма дорогого — последнее явно пропечатывается у гостя на лбу.

Вера начала с наиболее болезненного.

— Мне сказали, — тяжело вздохнула она, — что с Лизой пока не увидеться никому, кроме адвоката. Это правда?

— Увы. Таков закон.

— Но вы с нею виделись?

— Да, виделся.

— И… как она? — с бьющимся сердцем спросила Вера. — Очень плохо? А условия там очень плохие, да? Она совершенно не выносит грязи. Ей легче даже голодать, чем жить в грязи. Может быть, что-нибудь можно сделать? Передать? Заплатить за отдельную камеру? Говорят, сейчас это возможно?

— К сожалению, — развел руками Артур Андреевич, — пока Елизавета Дмитриевна не сменит свою позицию, условий ей никто не улучшит. У милиции свои интересы.

— Какую позицию?

— Позицию отрицания очевидного, Вера Дмитриевна. Ваша сестра всем, даже мне, повторяет свою первоначальную версию. Версия состоит в том, что она приехала к трем в свою бывшую квартиру, никого там не обнаружила, возмутилась и вернулась на работу. Конечно, хорошо уже то, что она сразу не стала скрывать тот факт, что была в данной квартире. Поскольку ее видели во дворе, скрыть все равно бы не удалось. Однако, когда у Елизаветы Дмитриевны уточнили, не заходила ли она в соседний подъезд, она твердо ответила: «Нет». Но, увы, свидетельница уверенно ее опознала. Тогда Елизавета Дмитриевна вспомнила, что, кажется, забегала куда-то поправить чулок, но не придала значения, куда. Видимо, это был соседний подъезд. Далее всплыл вопрос о пистолете. Елизавета Дмитриевна настаивала, что он был газовый. Кроме того, когда ей предъявили орудие убийства, утверждала, будто в первый раз его видит. Поскольку пистолет со всей определенностью ее и это подтверждают несколько человек, не говоря уж об отпечатке, настаивать на противном было неразумно. Тогда Елизавета Дмитриевна сообщила, что просто неспособна отличить настоящий пистолет от газового, а уж тем более опознать какой-нибудь конкретный экземпляр. Ей сказали, что газовый, она поверила, а вглядываться не собиралась. Мол, положила куда-то и забыла о нем.