Развод по-французски - [50]

— Почему нам было так важно воевать во Вьетнаме, а сейчас не хотим остановить силы зла в Боснии?

— Вьетнам становился коммунистическим.

— А что особо плохого в коммунизме? — спросила я.

В сущности, никто мне не ответил толком на этот вопрос. Тоска зеленая — вот все, что я узнала о коммунизме. Так же как никто не объяснил, что именно имели европейцы против евреев. Коммунисты казались мне не такими плохими, как сербы. Я хочу сказать, у них не было лагерей, где насиловали женщин. Мне теперь кажется, что ходячие ответы на все эти вопросы не так уж очевидны.

— Коммунисты убили намного больше людей, чем Гитлер, — жестко сказал под конец Клив. — Сталин уничтожил миллионы.

— Но Сталин давно умер, — заметила я.

Эдгар частично рассеял мое недоумение, когда выступал по радио. Его мысль состояла в том, чтобы сопротивляться деспотизму во всех его формах. Все деспоты похожи друг на друга, и яд деспотизма распространяется по всей планете. Сегодня это сербы. Я видела, что мне еще многое надо узнать об истории, и особенно о том, как она принимает такие зловещие обличья.

20

Волшебство любви — кто может описать его? Уверенность в том, что мы нашли существо, предназначенное нам самой природой, проливает вдруг яркий свет на всю жизнь, раскрывает ее тайны, придает неоценимое значение самым будничным обстоятельствам и бегущим часам, чьи подробности ускользают из памяти именно в силу их сладости.

«Адольф»

Я менялась, менялся мой состав крови, менялась энергетика, и все изменения были связаны с Эдгаром, хотя не знаю как. Частично это объясняется пробудившимся у меня интересом к политике. Наверное, при других обстоятельствах я заинтересовалась бы чем-нибудь иным. Может статься, если бы Эдгар был биржевым маклером, я получала бы удовольствие от бегающих по биржевым экранам цифр и названий и научилась бы разбираться в повышениях и падениях индекса Доу-Джонса.

За желанием сделать Эдгару хороший подарок стояло желание, чтобы обо мне думали как о сексапильной и щедрой женщине с утонченным вкусом. Чтобы обо мне думали, по мне скучали и чтобы никогда обо мне не забыли. Я много думала, наводила справки и решила подарить изделие из фаянса — Старый Невер, Руан или что-нибудь в этом роде. Я слышала, как миссис Пейс и Эдгар обсуждали свои коллекции, слышала, как Стюарт Барби восторгался посудой Рокси, когда приходил оценить «Святую Урсулу», поэтому стала расспрашивать его о торговцах и магазинах, где я могла бы найти что-нибудь не безумно дорогое. Разумеется, он знал одного торговца-антиквара на Блошином рынке, который специализируется на таких вещах.

Адрес был у меня в руках. Лавка некоего Стэла Г. Мартина имела солидный вид и была одним из постоянных заведений на рынке, где торгуют дорогими вещами. В витрине были выставлены превосходные вазы и блюда. Я переписала то, что значилось на дне супницы миссис Пейс, и сунула бумажку плотному лысеющему господину лет сорока со словами: «Je voudrais, je cherche, un cadeau»[70]. Он моментально перешел на английский, как обычно делают продавцы. Говор у него был английский, да и вид точно у преждевременно стареющего, износившегося джентльмена — такой бывает у тех, кто много курит и слишком увлекается мясом и сахаром.

— Понимаете, подарок для знакомого, у которого приличная коллекция фаянса, — сказала я. — Вот мне и хочется пополнить ее чем-нибудь интересным. — Он с сожалением посмотрел на меня, очевидно догадываясь, какой неожиданностью для меня окажутся цены.

— Это вещи дорогие. Такие дешево не купишь, — сказал он.

— Знаю, — пробормотала я. Знаю, что недешево, видно по тому, каким почтением люди окружают эти черепки.

Он внимательно изучил мою бумажку.

— Таких у меня сейчас нет. Но у меня есть приятель, который время от времени скупает подобные образцы у коллекционеров. Позвольте записать ваше имя… Вы американка?

— Да, американка. Мне нужно это быстро, к Рождеству.

— Может быть, посмотрите эти маленькие assiettes[71]? Это Кемпер, работа конца прошлого века. Их охотно берут — такие красавицы.

Он подвел меня к стенду, где в живописном беспорядке был выставлен набор мелких тарелок. Понятно, почему люди увлекаются фаянсовой посудой — у нее столь изящные, привлекательные формы, что так и хочется взять в руки. На этих тарелках был нанесен рисунок, изображающий птичек на оливковых ветках, перевязанных ленточками.

— Может быть, кувшин? Или вазу? — Мне хотелось найти что-нибудь посолиднее, посерьезнее.

— Где живете в Америке?

— В Санта-Барбаре.

— Везет людям… А как ваш знакомый относится к делфтскому фаянсу? У меня вот есть фигурка коровы. Или вот, посмотрите. — Он взял в руки деревянное блюдо. — Это конец семнадцатого века, одна из самых ранних моих вещей. Тут небольшая царапина, но она заделана.

— Не знаю, — сказала я. — Я только знаю, что он обожает Старый Руан.

— Пожалуй, я что-нибудь подыщу для вас. Точнее, мой Друг. У меня есть фотографии, если угодно. Но это уникальные предметы, имейте это в виду, больших денег стоят. Какую примерно сумму вы рассчитываете потратить?

— Еще не думала. — Здесь первый раз мне пришло в голову, что, если продать «Святую Урсулу», часть выручки Должна пойти мне. На те деньги что угодно купишь. Знаю, что это отдает ханжеством — говорить, что не думала, сколько могу потратить, но правда не думала, пока дело не дошло до серьезной покупки. Всеми денежными делами у нас вообще заправляла Рокси.