Разведшкола № 005 - [8]

В 1942 году, когда немцы подошли к Ростову-на-Дону, и на Кубани начали создавать истребительные отряды для борьбы с немецкими десантами и казачьими бандгруппами, Степа Козлов стал политруком истребительного отряда Лабинского района и включил меня в состав своего отряда.

Вот тогда он отредактировал мою биографию таким образом, что потом я смог пройти все проверки. В ней значилось, что родителей я своих не помню, что с малых лет болтался по разным детдомам, что я «государственный ребенок». И сделал мне справку, заверенную печатью райкома комсомола. Этот документ очень помог мне в дальнейшем.

В это время немецкая армия прорвалась на Кубань. Наш истребительный отряд сопровождал районную колонну во время ее отхода на Кавказ в район Моздока и дальше до Махачкалы. Там, после того как мы попали под бомбежку, наши дороги разошлись. Я и два моих товарища-одноклассника, Гавриил Морговский и Валентин Тропинин добрались до Дербента и там, в городском военкомате, оформились в армию. Военкомат направил нас в 28-ю запасную стрелковую бригаду, где нас как парней грамотных, закончивших 9 классов, сразу зачислили в учебный батальон, в полковую школу пулеметчиков.

И тут произошел один из парадоксов судьбы. Мой старший брат Игорь был обвинен в том, что создал у себя в школе молодежную диверсионную группу «Дети за отцов» и получил за это десять лет лагерей, а я, его брат, был направлен на учебу в сверхсекретную диверсионно-разведывательную спецшколу № 005 ЦШПД. Но рассказ об этом дальше.

Итак, я все еще находился в учебном батальоне 28-й запасной стрелковой бригады, заканчивая там курс подготовки младшего командира по специальности пулеметчика. Там нас усиленно обучали работе на станковом пулемете системы «Максим». Материальную часть и стрельбу из этого пулемета мы освоили быстро, но тактику его использования в различных условиях боя в нас вдалбливали драконовскими методами. Занятия длились по 12 и более часов в день. Они заключались в основном в том, что наша рота курсантов-пулеметчиков все время штурмовала позиции условного противника, расположенного на холмах или на других укрепленных позициях, или же мы маршировали в походном порядке, когда пулемет «Максим» разделяется на части: тело (ствол со щитом) и станок.

При этом первый номер расчета несет «тело» на плече, а второй номер надевает станок на плечи, просовывая голову между связями его станка колесами вперед, третий же номер несет коробки с пулеметными лентами. Каждая из этих частей весила более 30 килограммов. А мы, курсанты, молодые ребята в то время весили сами по 60–70 килограммов, то есть, как этот пулемет в собранном виде и одеты были только в гимнастерки. Так что весь металл лежал на ключицах почти голых плеч наших плеч.

А в это время одна команда следовала за другой, то «бегом марш», то «конница слева или справа». При этом наш груз мы снимали с плеч, пулемет собирали «к бою», в него вставляли ленту, и он приготавливался к отражению атаки. Затем звучала команда приготовиться к маршу, при этом пулемет опять разбирался. Все это фиксировалось по времени, и если мы не укладывались в положенный норматив, то все повторялось вновь и вновь. Так как эти и другие команды следовали беспрерывно, то у нас образовались мозоли на ключицах.

Эти команды чередовались с приказами развернуться в цепь для наступления. При этом необходимо было собрать пулемет и катить его за собой, двигаясь в цепи. Плюс постоянные команды «лечь», «встать», «бегом», «шагом» и так по 10–12 часов в день, не считая обеда. А к концу дня совершался марш в расположение бригады, причем при прохождении мимо штаба бригады обязательно строевым шагом и с песней. Если это не нравилось руководству, то следовала команда: «кругом, бегом, марш», мы бежали метров 50, а то и 100, и все повторялось вновь, и это с грузом на плечах. Так нас втягивали в боевую жизнь.

Непосредственным командиром нашего взвода был старший сержант Федор Воронин, очень строгий и справедливый парень, лет на шесть старше нас, курсантов. Он уже побывал в боях, был ранен и после госпиталя попал в запасную бригаду. И хотя он сочувствовал нам, мучил нас нещадно, не делая поблажек никому, и ко всем относился одинаково. Ежедневно он втолковывал нам, повторяя как молитву, «что чем труднее в учении, тем легче в бою». Мы это усвоили железно и, сжав зубы, терпели все превратности нашей учебы. Как показала жизнь, это очень помогло впоследствии.

В один из вечеров в конце сентября во время ужина местное радио передало приказ: «Комсомольцам бригады собраться в клубе. Командирам рот обеспечить явку». На построении после ужина комсомольцев нашей роты (которая считалась полковой школой бригады) отделили от остальных и строем привели в клуб. Клубом служил деревянный барак, где подразделения бригады поочередно смотрели кинофильмы. Там же проводились партийные и комсомольские собрания, формировались маршевые роты для отправки на фронт на пополнение действующих частей. В клубе прибывших комсомольцев построили.

После команды «смирно» перед строем появился командир бригады. Я его видел впервые. Столь высокий чин нас не баловал своим вниманием. Последовала команда: «Комсомольцы, родители которых остались на оккупированной территории, три шага вперед». Вышедших из строя увели назад в казармы. Это разделило нашу неразлучную тройку: Гавриил Морговский и Валентин Тропинин покинули клуб, а я остался. Последовала следующая команда: «Комсомольцы русские, украинцы, белорусы и евреи три шага вперед!» Вышло около сотни человек. Вышел и я. Нас построили по трое в ряд и увели к штабу бригады. Остальных распустили. Нам же приказали разобраться по подразделениям, построиться в затылок друг к другу и поочередно подходить к одному из трех столов, установленных перед зданием штаба. Всю площадку перед штабом освещали специальные фонари, закрытые сверху.