Разведке сродни - [47]

Наконец, мои оппоненты прибегают к приемам, просто недостойным партийных работников.

— Он создает ажиотаж вокруг себя! — бросает упрек в адрес М. М. Клайна первый секретарь. — После беседы с ним в райком побежали люди: «Вы что делаете?» Ветераны написали в обком партии письмо. Даже старшеклассники начали звонить: «Зачем вы убираете от нас Максима Максимовича?»

Секретарю и в голову не приходит, что эти люди просто искренне ценят и уважают М. М. Клайна, ребята души в нем не чают — для них он не только Учитель с большой буквы, но и старший мудрый друг. Потому и возмущаются, негодуют по поводу несправедливого, необоснованного решения партийного органа.

Пока встречаюсь и беседую с десятками людей и в школе, и с теми, кто хорошо знает ее, пока бьюсь в поисках обоснования райкомовской позиции, проходит не менее месяца. И все это время обстановка в школе напоминает натянутую струну, коллектив выбит из колеи. Наконец задаю секретарям райкома обнаженно откровенный вопрос в отчаянной попытке получить столь же откровенный ответ:

— Вам во что бы то ни стало надо убрать Клайна с должности директора. Скажите честно: почему? И если убеждены, что надо, — почему не идете в школу, чтобы узнать мнение хотя бы коммунистов, объяснить свою позицию, убедить в правильности ее?

— А зачем? — искренне удивляется первый секретарь. — Мы этого не обязаны делать.

Ничего себе — «позиция»! А ведь дело происходило уже после того, когда подули свежие апрельские ветры восемьдесят пятого, на повестку дня встали проблемы широкой демократизации всей нашей жизни, развития гласности, утверждения социальной справедливости.

Подлинных мотивов, по которым М. М. Клайн попал «в немилость», в райкоме мне так и не назвали. Узнал о них от директоров других школ, работников народного образования. Слишком прямо и откровенно говорит Максим Максимович все, что думает о стиле районных органов, в том числе райкома партии. На одном совещании резко, нелицеприятно высказался в адрес руководителей, не способных вовремя подготовить лагерь труда и отдыха к приему школьников. (Именно за это первый секретарь и обвинил директора в «иждивенчестве».) На другом — в присутствии секретаря по идеологии заявил, что райком превращен в место, куда вызывают «на ковер». И так — всюду: другие молчат (не к их чести!), а Клайн не хочет и не может мириться с командным стилем партийного органа, с попыткой подменить отсутствие компетентности в руководстве школьным делом силовыми приемами, администрированием.

Министерство просвещения СССР за большие заслуги в народном образовании наградило М. М. Клайна значком «Отличник просвещения СССР». Все ждали, что он будет вручен на августовском совещании учителей. Но вот названы фамилии награжденных, а про Клайна забыли. В ответ на возмущение учителей школы заведующий районо придумывал нелепые причины: значок, мол, прислали, а удостоверение придет позже. Чтобы прервать всю эту непристойную историю, Максим Максимович подал заявление с просьбой оставить его учителем. И на следующий день в школе появился заведующий районо. Собрал учителей, вручил Максиму Максимовичу награду и быстренько удалился…

По выступлению «Советской России» бюро горкома партии вынесло надлежащую оценку организаторам преследования бывшего директора, наложило на них взыскания. Правда, как говорится, восторжествовала, хотя, как у нас еще нередко бывает, с солидным запозданием. А у соратников Максима Максимовича (не говоря уже о семье) осталась небезосновательная тревога за состояние его здоровья: не проходят бесследно рубцы, оставленные в сердце оскорблением человеческого достоинства. Они куда опаснее тех рубцов, что давно затянулись на теле ветерана Великой Отечественной М. М. Клайна, который еще в сороковом году девятнадцатилетним юношей, покинув отчий дом в Румынии, захваченной фашистами, перешел границу Советского Союза, чтобы готовиться воевать против гитлеровского рейха.

…Однажды прочитал размышления писателя Владимира Яворивского «Судьбы личностей», и вот какие слова особенно растревожили душу:

«Остро и неотвратимо надвигается на нас проблема яркой, талантливой, динамичной, смелой в своих суждениях и поступках личности, которая вчера еще многим казалась обузой, бременем, ее сравнительно легко было затюкать, оболгать, оттереть от дела, а то и — сломать вовсе. Каждый из нас мог бы выстроить этот печальный ряд имен и примеров несостоявшихся не по своей воле людей, чтобы во всем объеме представить наши потери. Что думают они, как правило, уже безучастно вглядываясь в происходящее, ибо израсходовали свои силы и годы на неравное сражение с чьей-то тупостью, чугунным безразличием, трусостью, осадой комиссий и слепым смерчем анонимок? Что думают они о себе, о том, уже навсегда прошедшем времени? Ведь ничем не облегчим их горечи, а опоздавшая справедливость уже не вернет навсегда потерянного».

(Правда, 1987, 30 августа.)

Сегодня мы являемся свидетелями того, как по инициативе Центрального Комитета партии бескомпромиссно вскрываются тяжелые ошибки прошлого, в том числе и с трагическими последствиями, восстанавливаются попранные справедливость и законность, а именам незаслуженно, по произволу осужденных людей возвращается их светлое гражданское достоинство. В этих условиях исповеди публицистов, подобные «Судьбам личностей», по-моему, звучат как предостережение современникам, как призыв к предельной честности и объективности тех, на кого возлагается чрезвычайно высокая ответственность — доверяется решать человеческие судьбы. И если иной партийный руководитель в самостоятельно мыслящих людях видит строптивцев, подрывающих «установленный порядок», открытую честную критику в свой адрес истолковывает как подрыв авторитета партийного органа, а то и «очернительство» всей организации — такой руководитель не просто тормозит перестройку, но и несет опасность для возрождаемой в обществе социальной справедливости.