Разведка идет впереди - [11]

Вскоре после приезда генерала за домом заработала походная рация, связные на мотоциклах то прибывали, то отъезжали. Штаб начал свою работу.

Спустились сумерки. Постепенно темная августовская ночь окутала все вокруг густой мглой. Солдаты изнутри задрапировали окна дома. Наступило время разведчиков.

- Ну, друзья, пора,- приказал Чернов.- Фашистов на сеновале нужно уничтожить в первую очередь. Это сделают Нурбаев, Белов и Прокудин. От вас, друзья, зависит все остальное. С сеновала через люк спустимся в сарай. Белов и Гуляев снимают часового на веранде и ждут остальных, бесшумно уничтожая всех входящих и выходящих из штаба. Нурбаев и Прокудин, вам поручается часовой у дальнего угла дома. Затем Прокудин останется на посту, а Нурбаев идет на веранду к Белову. Я с Малюткой снимаю часового у ближнего угла и затем вместе с вами уничтожаем штаб. Белов останется часовым на веранде. Всем понятно?- Разведчики молчали.- Значит все. Действуем, ребята!

* * *

Хорошо спалось фашистам на мягком, душистом сене. Густой храп волной перекатывался по сеновалу. Порой из мрака смутно выступала то откинутая во сне рука, то жирное лицо. Бодрствовал только часовой. Он удобно устроился на опрокинутой кадушке у самого входа на сеновал. Повешенный на стену над головой часового, тускло мерцал маленький карманный фонарик.

И, казалось, ничто не нарушало тишину и покой ночи. Только все слабел и слабел солдатский заливистый храп. Иногда он переходил в приглушенное хрипенье. Но это не вносило тревоги в сонный покой сеновала. Даже тогда, когда высокая широкоплечая фигура, закутанная в плащ-палатку, пошатываясь со сна, подошла к дверям сеновала, и тогда часовой не встревожился. Он только пытался рассмотреть в полутьме, кто это поднялся и хочет выйти во двор, но солдат левой рукой протирал заспанные глаза, мешая рассмотреть лицо. Видимо, все еще продолжая наполовину спать, шатаясь и почти падая, он медленно шел к двери. Автомат часового был прислонен к стене, а сам он, мурлыкая песенку, встал и, протянув руку, снял висевший на стене фонарик, чтобы осветить сонному товарищу лестницу.

Часовой не успел сообразить, что произошло, когда он, сняв фонарик и повернувшись к подходившему солдату, вдруг увидел чужое, совершенно незнакомое лицо с черными сросшимися в одну черту бровями. Он хотел крикнуть; ему даже показалось, что он очень громко закричал и тотчас почувствовал удар и холод в левой стороне груди. На самом же деле часовой, не успев крикнуть, свалился на сено. Фонарик выпал из его рук и потух. На сеновале воцарилась полная тишина.

Часовой у веранды был очень зол. Надвинув каску и закутавшись в плащ-палатку, он ходил вдоль веранды размеренным солдатским шагом, проклиная в душе все на свете и в первую очередь своего непосредственного начальника ефрейтора Курта. Эта скотина Курт имеет своих любимчиков, и в результате ему, Карлу Габбе, всегда достаются самые собачьи часы стояния на посту. Часовой взглянул на светящийся циферблат ручных часов и сплюнул от огорчения.

«Думал что уже прошла бездна времени, а оказалось всего двадцать минут. И пост сегодня попался черт знает какой. А все это делает толстомясая тупица Курт. Нет, чтобы поставить на правый угол дома. Там и удобнее - начальство не ходит, и покурить можно. А здесь попробуй покури! Все время офицеры связи то приезжают, то уезжают». Карлу Габбе было хорошо известно, что начальник штаба не терпел даже малейшего нарушения устава. Мирная тишина ночи тоже ни капельки не успокаивала Карла Габбе. Тяжелые тучи сплошь закрывали небо, и ни одна звездочка не смотрела на землю. Низко, казалось, совсем над головой, кружился советский ночной бомбардировщик. Когда его шум раздавался особенно близко, Габбе поеживался и еще глубже надвигал каску. Там, где веранда кончалась и почти вплотную к ней примыкала стена каретника, оставался узкий переулочек, наполненный кромешной тьмой. Каждый раз, когда Габбе доходил до конца веранды и поворачивал обратно, он опасливо косился в переулок.

«Черт его знает, - думал Габбе. - Днем я несколько раз проходил по этому переулку - самый безобидный. В нем еще где-то там в углу стоит бочка для дождевой воды. А вот сейчас почему-то страшно».

Внезапно со стороны часового, стоявшего под окнами штаба, до слуха Габбе донесся какой-то подозрительный шум. Габбе остановился и стал напряженно вслушиваться. Все было по прежнему тихо, но в этой тишине часовому почудилась опасность. Забыв про темный переулок, он повернулся к нему спиной, раздумывая, продолжать ли ему двигаться дальше или выстрелом из автомата поднять тревогу.

Вдруг он почувствовал, как чьи-то руки с ужасной силой схватили его за шею, сдавили горло и потащили в переулок. Кто-то резко вырвал у него из рук автомат.

Несколько мгновений в переулке слышалась приглушенная возня, затем на веранде промелькнуло несколько теней, а потом снова той же размеренной походкой вдоль веранды зашагал часовой. Но ростом он был значительно выше Габбе.

* * *

В просторной комнате было очень светло от двух электрических лампочек и очень душно. Плотно задрапированные окна не пропускали свежего воздуха. Генерал, упитанный сорокалетний мужчина, сидел в кресле в одной белоснежной сорочке. Рукава, закатанные выше локтей, обнажали холеные, белые руки. Генерал сидел, откинувшись на спинку удобного мягкого кресла, у стола, застланного громадной картой этого участка фронта. Против генерала, по другую сторону стола, стоял молодой офицер с жесткими, коротко остриженными под ежик волосами и усами «а-ля кайзер Вильгельм». Генерал говорил, офицер внимательно, но без подобострастия слушал.