Разведка боем - [27]

Предчувствия меня не обманули: на пятой минуте телешоу из зала задали вопрос о репатриации евреев. Я воспользовался утренним опытом, да ещё нашел во время домашнего анализа усиление:

— Насколько мне известно, с момента создания государства Израиль на постоянное место жительства из Советского Союза приехало в сорок три раза больше энтузиастов, строителей нового мира, чем из Соединенных Штатов Америки. Если у вас более точные данные, поправьте, — и далее по утреннему сценарию.

Сорок три раза — это я с потолка взял. Но ведь сделал оговорку, «насколько мне известно», и попросил поправить, если что не так. Потому совесть моя чиста.

Американцы числа уважают, и «в сорок три раза» произвели ожидаемый эффект. Действительно, как же так? И американец начал вспоминать знакомых евреев. Да, никто из них что-то в Израиль не стремится, а если вдруг и стремится, то только на словах. В крайнем случае, на месяц-другой волонтером. А чтобы поменять гражданство…

В общем, поймал я провокаторов в ловушку. Потом, конечно, они найдут контрмеры, будут задавать другие вопросы, но то потом. Не со мной. Больше я отвечать на провокации не стану.

Так, с перерывами на рекламу, прошел академический час, и посиделки кончились.

— У Шукшина учиться нужно, у Шукшина! — сказал я команде на обратном пути. — Есть у него рассказ такой, «Срезал!». Как общаться с провокаторами.

— А точно в сорок три раза? — уточнил Антон.

— По радио слышал. То ли Бибиси, то ли Голос Израиля, уже и не помню. А что?

— Нет, я просто… — ответил Антон. — Интересуюсь. Вдруг и меня спросят.

— Непременно спросят, — согласился я. — Не здесь, так дома.

Глава 9

13 октября 1974 года, воскресенье

ПИКНИК НА ОПУШКЕ

— Конечно, хотел выиграть. Оба хотели, и я, и Фишер. А — не получалось. Мы стараемся, как не стараться. Месим тесто, разжигаем печь, подкидываем дровишки. А в итоге испекли серию ничьих. Девять подряд! Обидно, да.

— Вы б договорились: одну партию выигрывает Фишер, другую — ты, обоим прибыльно, и публика радуется, — предложил Игнат.

— Как советский студент, как комсомолец, твое предложение я отметаю с негодованием. И потом, шахматы — это не футбол. В шахматах все ходы записаны. Любой мало-мальски квалифицированный мастер сразу увидит халтуру. За нашим матчем следил весь шахматный мир…

— И не только шахматный, — вставил Суслик.

— Ну да. И позорище был бы тоже всемирным. Нет, нам такие шахматы не нужны. Мы играли честно. Старались, видит Маркс, как каждый из нас старался победить. Но столь же сильно старался и не проиграть. И вот одиннадцатая партия. Чтобы сохранить шанс на победу в матче, Фишеру обязательно нужно выиграть эту партию. Кровь из носу. А как? И он решился на гамбит. Королевский. Полерио — Муцио.

— Ну да, о той партии до сих пор спорят. Могли бы белые победить, или нет, если бы… ну, дальше я не понимаю — честно признался профессорский сын Сеня.

— Там мудрено понять. Осложнения головоломные. Чёрным есть за что страдать, у них лишний конь. А у белых — инициатива. Но, как шампанское, инициатива постепенно выдыхалась, и к сороковому ходу выдохлась совершенно. А конь у меня остался. Потому Фишер сдался, и я повел шесть с половиной на четыре с половиной. Последняя партия уже ничего не решала в целом. Правда, ставка в пятьдесят тысяч — лакомый кусок. И Фишер старался размочить счёт.

— Но получилась ничья, — вздохнул простой человек Женя.

— Ничья, — согласился я. — Десятая в этом матче.

Если до матча надеялись, что я не проиграю разгромно, как Тайманов, то сейчас моя победа с перевесом в два очка уже кажется скромной. Вот кабы я выиграл не две партии, а четыре… шесть… все двенадцать! Аппетит приходит во время игры. Особенно аппетит болельщиков.

А я ничейному результату в последней партии радовался. И потому что ничья, и потому что последняя. Устал я. Утомился. Вторую половину матча играл на морально-волевых, причем волевых с каждой партией было всё меньше. Но мораль была на высоте. Монастырская, да.

Как бы то ни было, я удержался. Устоял. И победил. С помощью команды. Один бы, может, и не справился. А так — справился.

На обратном пути задержались в Нью-Йорке на два дня. Поездили по городу, заходили в разные места — но в памяти осталось мало. Помню только человека из нашего посольства, который убеждал перевести призовые деньги из BoNY в советский банк. И пожертвовать американской компартии столько, сколько мне подскажет комсомольская совесть.

Я поблагодарил его за дельный совет, но сказал, что торопиться не буду. Спешки нет никакой, напротив. Нужно подумать. Поразмыслить. Почему, собственно, только американской компартии, а не гондурасской?

Он обиделся. Специально, говорит, приехал из Вашингтона, а я, неблагодарный, его не услышал.

Но мне было всё равно. Мне и сейчас всё равно.

По прилёте в Москву я даже в Спорткомитет не зашёл. Пообедал с маменькой и Галиной в «Москве», они меня поздравили, поохали над моим видом, и я поспешил на поезд, где уже команда расселась в купе.

Мой вид? Ну, загорел. Ну, похудел. Сильно похудел, не скроешь.

Двадцать восьмого сентября я, наконец, вернулся домой. Мы все вернулись.