Разум - [56]

Гроб, прежде чем отца в него положили, поставили во дворе на землю, и отцово тело буквально бросили в него. Я поправил ему руки — мне казалось, что похоронщики сломали их.

Да, конечно, отец страшно мучился, но свои муки он переживал на удивление мужественно. Эти переживания на смертном одре, собственно, заменяли ему жизнь. Как часто казнюсь, что не попытался подкупить докторов — если, конечно, у нас царит такая коррупция, как о том говорят, — пусть бы давали отцу более сильные анестезирующие средства. Друзья уверяют, что дома легче умирать. Знакомый врач Иван Гудец добился в конце концов, чтобы отца положили к нему в отделение. Но за день до этого отец умер. Даже Гудец не сказал мне в открытую, как следовало поступать, — быть может, коллег не хотел подводить. Порой кажется, что на лечение отца надо было больше потратиться — начиная с участкового лекаря. Но если бы отца и поместили за взятку в больницу — что толку? Отец умер, как и все в нашей округе, — в родном доме, на месте, где умерла его мать, умирали его деды и бабки. Может, в таком умирании есть некая величественность и не надо терзаться.

Я посмотрел в окно, за которым словно витал дух отца, словно он звал меня. В тот вечер, когда я объявил отцу, что завтра его перевезем в больницу, я был спокоен, я верил, что отец еще выкарабкается. Но после тяжелой ночи он умер. Сестра рассказывала потом, что в ту ночь он просил палку, хотел выйти из дому.

Когда утром я увидел его, жить ему оставалось минут десять. Он дал мне понять, чтобы я перевернул его на постели. Я сделал это и сказал, что сейчас придет за ним «скорая». Пошел побриться, и вдруг сестра кричит: «Он умер. Боже, он умер!»

Эта минута постоянно вспыхивает в моей памяти.

Я прошел мимо его окна, и меня тут же учуяли собаки. Обрадовались. Я впустил к нам соседского Бояра, который от счастья чуть было не перевернул бочку. Я вхожу в натопленный дом, ложусь и засыпаю.

Когда проснулся, было темно; но из коридора в комнату проникал свет — на границе у солдат было какое-то учение, и вся Морава освещалась прожекторами.

Я был так спокоен, что даже испугался.

У меня ничего не болело. В полумраке я ходил по дому и слушал голоса солдат и собак. Но каково было мое изумление, когда обнаружил, что всю эту суматоху и вспышки вызвала гроза над Австрией. Я ведь явственно слышал какое-то слово, вроде бы имя собаки! Только потом понял, что все это мне привиделось, в полусне я подошел к окну и лишь тогда проснулся.

Одиннадцатая глава

«Настала пора школьных занятий — было это в начале сентября, когда стали свозить урожай с полей и виноградников. Я посещал пятый класс римско-католической школы. Тетя Анча обула-одела меня, и я был готов приступить к своим школьным обязанностям. Из Словинца в пятый класс ходило много ребят: Штефи Балаж, Мартина Кудёлова, Юстина Энцингерова, Рудо Гуяс и другие».

Так начиналась вторая тетрадь воспоминаний отца. Первая тетрадь, где он описывал раннее детство и деда с бабкой, куда-то задевалась или, скорей всего, угодила в печь. Он продолжает:

«В восемь утра прозвенел звонок. Мы вошли в класс, на двери которого была римская пятерка. Каждый садился рядом с тем, с кем хотел, — девочки по одну сторону ряда, мальчики по другую. Приветствовал нас учитель Гюбнер, человек строгий. Примерно час спустя отпустил всех домой. Шел 1918 год. Приходили вести, что Австро-Венгрия проиграла войну. Прослышали мы и о легионах[21]во Франции и России. Тяжкое бремя легло на любое хозяйство, хорошо жили только богатеи.

На станции скапливались венгерские солдаты и занимали оборону. Мужики, которые поубегали с фронта, готовились к различным активным действиям против венгров.

В свисте паровозов людям чудилась неведомая опасность.

Все казалось страшнее, чем было на самом деле. 31 декабря, на Сильвестра, выдался прекрасный денек. Утром дед сказал мне: «Я должен остаться дома, на работу не пойду, так как Девинское озеро уже заняли легионеры». Я тоже остался дома. Одна мама отправилась к Красному мосту на работу.

Бабушка пошла в лес по дрова, но тоже воротилась — сказала, что венгерские солдаты прогнали ее. И что пулеметы у них были нацелены на Нову Весь. И еще бабушка добавила, что солдаты были пьяные и дрожали от страха.

Около полудня мы услыхали стрельбу из пушек и пулеметов. Доносилась она со стороны станции. Дед закурил трубку и успокоил нас. По улице в гору венгры втаскивали гаубицу. Остановились они там, оттуда видно все как на ладони. Через десять минут вокруг гаубицы, пальнувшей три раза, завязался бой. Мы с моим товарищем Лубертом залезли под кровать. К окнам вообще боялись приблизиться. На улице кто-то кричал, чтобы люди не выходили из домов. Слышен был чешский говор:

— Люди, прячьтесь, мы стреляем по венграм.

Продолжалось это примерно час.

Потом мы вышли на улицу. Увидели мужчин в зеленых формах, какую носят охотники, в шляпах с пером и трехцветной лентой. Это были солдаты, которых мы понимали.

Трудные были времена. Люди волновались, судили-рядили, чем все это может кончиться. Грабили еврейские лавки. Солдаты наводили порядок и следили за тем, чтобы не побили торговцев. Под девинским за́мком гремел военный духовой оркестр. В школе перестали учить венгерский, создавали новые союзы: «Сокол», РФО