Разум и чувства и гады морские - [89]

Элинор, мгновенно заметив его страхи, предложила пригласить другого врача для консилиума. Но мистер Харрис рассудил, что в том нет нужды: у него в запасе оставалось еще одно жаропонижающее средство, ничуть, по его мнению, не уступавшее прежнему; его визит завершился успокоительными заверениями, которые, коснувшись слуха мисс Дэшвуд, не затронули ее сердца. Перед уходом аптекарь обернул Марианну с головы до ног скользкими морскими водорослями, оставив единственное небольшое отверстие на лице, чтобы она могла дышать.

— Просоленные водоросли вытянут из нее болезнь и лихорадку, — объяснил мистер Харрис. — А если она все-таки умрет, то и в смерти ее кожа останется гладкой и нежной.

Элинор приняла его объяснения и сохраняла спокойствие, пока мысли ее не обращались к матери. И все же никаких надежд она не питала. Так продолжалось до полудня: больная почти не шевелилась, и Элинор представляла себе одну печальную картину за другой, перебирая в уме всех друзей, которым столь печальное известие причинит ужасные страдания. Но что же Страшная Борода? Могло ли от внимания знаменитого разбойника ускользнуть, что мистер Палмер покинул свою баржу? Могло ли случиться такое счастье, что он решил не утруждать себя этим плавучим домом, так и напрашивающимся на нападение, и его беззащитными гостьями, одна из которых к тому же лежит при смерти? Конечно нет, конечно, он просто тянет время, играя с ними, выжидая. Подобные мысли лишь прибавляли Элинор страданий.

Однако около полудня ей почудилось, будто пульс Марианны начал медленно выравниваться. Осторожно заглянув под водоросли, она посмотрела на левый, здоровый глаз сестры и, впервые за много дней распознав в нем проблеск разума, принялась ждать, с неослабевающим вниманием снова и снова проверяя ее пульс. Вскоре она рискнула посмотреть на правый, воспаленный глаз и в нем также заметила обнадеживающие признаки. Даже миссис Дженнингс признала некоторое улучшение, хотя и старалась не давать своей юной подруге повода для преждевременных надежд. Элинор и сама пыталась от них воздержаться, но было поздно. Надежда уже поймала ее душу, как трепещущую рыбу на крючок, и, вне себя от волнения, она склонилась над сестрой, ожидая… она и сама не знала чего. Так прошло полчаса, но хуже Марианне не становилось. Наоборот, появились и другие признаки выздоровления. Дыхание, цвет лица, губы — все свидетельствовало, что больной лучше, и вскоре она даже остановила на сестре разумный, хоть и затуманенный от слабости взгляд. Тревога и надежда терзали теперь Элинор в равной мере, и ни минуты она не находила покоя до визита мистера Харриса в четыре часа. Он быстро срезал с больной тугие засохшие водоросли, и его заверения, его поздравления с грядущим исцелением сестры превзошли всякие ожидания Элинор. Она залилась счастливыми слезами, постепенно вновь обретая душевное равновесие.

Столь очевидно было улучшение, что мистер Харрис объявил: Марианна совершенно вне опасности — и на всякий случай, для очистки совести, снова поставил ей пиявок. Эту последнюю процедуру она перенесла с большим мужеством. Даже миссис Дженнингс наконец поверила его словам и с непритворной радостью признала вероятность полного выздоровления.

Элинор не покидала сестру почти весь день, успокаивая все ее страхи, отвечая на каждый едва слышный вопрос, выполняя каждую прихоть и не пропуская ни одного взгляда, ни одного вздоха. Иногда ей в голову приходило, что ухудшение еще возможно, и тревога возвращалась, но ежеминутные тщательные проверки подтверждали дальнейшее улучшение; даже опухший глаз постепенно принимал прежнюю форму, и покрывавший его засохший гной уже осыпался. К шести вечера Марианна погрузилась в тихий, ровный и, судя по всему, безмятежный сон, и Элинор оставила всякие сомнения.

Приближалось время, когда должен был прибыть полковник Брендон, и Элинор остро сознавала, что ей одной предстоит защищать своих спутниц, оберегать жизнь сестры до его возвращения с миссис Дэшвуд, чтобы все они немедленно отправились в Бартон-коттедж, прочь от «Кливленда», прочь от болезни, прочь от Страшной Бороды. Сидя наверху в каюте Марианны, она чутко прислушивалась, и в каждом шорохе, доносящемся снаружи, в каждом ударе волн о прибрежные камни ей мерещился зловещий скрип пиратских сапог, стук серебряных подков о палубу.

Время тянулось невыносимо медленно. К десяти часам, как надеялась Элинор, или хотя бы немногим позже их матушка будет наконец свободна от мучительной тревоги, несомненно снедавшей ее в пути. Ах! Минуты еле ползли, удерживая миссис Дэшвуд и полковника Брендона в плену неведения, а Элинор с Марианной — в преддверии опасности.

В семь часов, оставив Марианну все так же сладко спящей, Элинор спустилась в гостиную к миссис Дженнингс выпить чаю. За завтраком и обедом она едва притронулась к пище (утром ей мешал страх, днем — внезапная радость), поэтому теперь, когда все треволнения сменились спокойствием, села за еду с большим удовольствием. Вместе с миссис Дженнингс они съели целого тунца от головы до плавников, включая и внутренности. Икру миссис Дженнингс всю отложила для Элинор, и та с наслаждением воздала должное соленому лакомству, несмотря на жгучее нетерпение, с каким ожидала путешественников.