Разрыв. Записки атомного физика - [15]

Конечно, начиная эту работу, трудно ожидать, что даже в случае успеха открытия приведут к коренному пересмотру наших знаний о строении материи. Но все-таки продвижение в сторону «белого пятна» всегда привлекательно. Есть и еще одно серьезное преимущество у работы по синтезу трансурановых элементов. Кто сейчас не знает, что такое химический элемент? Таких, наверное, уже не найдешь. Поэтому о новом элементе можно рассказать даже в газете, по радио. Про новую частицу тоже можно рассказать, но это труднее. Итак, начнем думать о новой задаче. Вместе со мной ею будут заниматься двое новых сотрудников сектора. Ветераны сектора, как я скоро заметил, в бой не рвались. Видел я также, что в отделе к нашим намерениям синтезировать новые химические элементы присматриваются с холодком.

Втроем мы размышляли, как можно обнаружить рождение нового элемента. У нас не было пучка ускоренных атомных ядер кислорода, но мы думали, как будем ставить опыт, когда он появится. И, в конце концов, придумали. На имеющемся в ЛИПАНе циклотроне есть пучок атомных ядер гелия. Здесь можно проверить, правильна ли наша идея. Однако на этом циклотроне работают физики из другого сектора, начальник которого находится в плохих отношениях с Флеровым. Поэтому к нему пойду я. К нашему удовольствию, выслушав меня, тот сразу согласился дать циклотрон в наше распоряжение на целые сутки. Как мы радовались, когда обнаружилось, что придуманный нами метод совсем неплох. Конечно, до трансурановых элементов еще далеко, но у нас есть теперь нужная нам техника. Теперь очередь за получением пучка атомных ядер кислорода. Что же, надо идти второй раз проситься на циклотрон. И вновь начальник сектора согласился, не подозревая, что впускает на циклотрон «троянского коня».

Техники, дежурившие на циклотроне, с любопытством наблюдали за тем, как мы готовимся к опыту. Видя вместе с нами Флерова и своего начальника, они догадывались, что готовится что-то необычное. На металлический стержень мы закрепили кусочек платины и вдвинули его внутрь циклотрона. После этого техники приступили к хорошо им знакомой и привычной процедуре настройки циклотрона, но на cей раз вместо баллона с водородом подсоединили баллон с кислородом. Не произойдет ли при этом что-нибудь нехорошее с циклотроном? Вдруг да что-нибудь сгорит. Ничего плохого не случилось. Стрелка прибора, показывающего высокое напряжение, поползла вправо. Начальник сектора эксплуатации циклотрона, старый друг Курчатова, шутливо дул на стрелку, как бы помогая увеличить высокое напряжение. Прибор показывал, что кусочек платины чем-то облучается. Но чем, водородом или кислородом, было не ясно. Наконец пришло время вынимать платину. По ее виду ничего не скажешь. Кладем платину на прибор, регистрирующий радиоактивность, и ждем. Ура! Та самая радиоактивность, которая нам нужна, есть! Из платины мы сделали другой химический элемент — астатин. Опыт прошел успешно, теперь можно заняться алхимией.

Начальник сектора эксплуатации циклотрона, Флеров и я вышли из института. Был солнечный летний вечер.

— Ну что, отметим событие шампанским? — предложил приятель Курчатова.

— Можно, — согласились Флеров и я. В магазине неподалеку от ЛИПАНа торговали газированной водой и шампанским.

— По бокалу шампанского, очаровательно улыбаясь, обратился начальник группы к скучающей молоденькой продавщице.

Однажды ко мне подошел Кутиков и спросил:

— Сережа, вы не думаете, что вам пора вступить в партию? Я напишу вам рекомендацию.

Признаться, мне эта мысль в голову не приходила. Я был всецело поглощен наукой и уже предполагал в ближайшее время расстаться с комсомольским билетом. Предложение Кутикова застало меня врасплох. Я, в общем, не имел ничего против вступления в партию, хотя и ожидал, что партийные собрания должны быть такими же скучными, как и комсомольские. Но почему не вступить? Ведь есть там люди, которых я уважаю. Кутиков вступил в партию на фронте, в 1948 году в партию вступил Курчатов. Было, правда, ощущение того, что какой-то кусочек моего «я» будет порабощен. Но не было убеждения, что вхожу в ловушку, из которой нет выхода, а если и есть, то очень тяжелый. Вступление в партию прошло не совсем гладко. Получив нужные рекомендации, я познакомился с уставом, вызубрил пункты о правах и обязанностях члена партии, постарался запомнить, в чем заключается «демократический централизм», и в назначенное время явился в партийный комитет института. До этого состоялось партийное собрание отдела, где мне был кем-то задан явно недоброжелательный вопрос:

— Почему во время войны вы не были в армии?

 Что я мог ответить? Жил бы я в деревне, и меня призвали бы в армию, но я учился в Москве в авиационном техникуме, и мой возраст еще не стал призывным. Вот и все. Конечно, я мог ответить иначе, а именно, сказать, что не чувствую угрызений совести от того, что не убил ни одного немца. И добавить, что не сожалею, что не искалечен, как случилось с некоторыми моими сверстниками. На такой ответ у меня тогда не хватило бы духу, да и не пришел он мне в голову. В партийном комитете дело пошло еще хуже. Один из его членов спросил меня, что такое язык базис или надстройка? Я уже успел забыть сталинское, «научное» определение понятия «человеческий язык» и ответил что-то идущее вразрез со сталинской формулировкой. Помни я, что сказал по поводу человеческой речи Сталин, я просто повторил бы его слова.