Разрыв-трава - [10]

Единой нас измучай жаждой.

Увы, как сладостные «да»,

Как все «люблю вас» будут слабы,

Мой несравненный друг, когда

Скажу я, что сказать могла бы.

1915

* * *

Словно дни мои первоначальные

Воскресила ты, весна.

Грезы грезятся мне беспечальные,

Даль младенчески ясна.

Кто-то выдумал, что были бедствия,

Что я шла, и путь тернист.

Разве вижу не таким, как в детстве, я

Тополей двуцветный лист?

Разве больше жгли и больше нежили

Солнца раннего лучи?

Голоса во мне поют не те же ли:

«Обрети и расточи»?

Богу вы, стихи мои, расскажете,

Что, Единым Им дыша,

Никуда от этой тихой пажити

Не ушла моя душа.

<1912–1915>

* * *

Смотрят снова глазами незрячими

Матерь Божья и Спаситель-Младенец.

Пахнет ладаном, маслом и воском.

Церковь тихими полнится плачами.

Тают свечи у юных смиренниц

В кулачке окоченелом и жестком.

Ах, от смерти моей уведи меня,

Ты, чьи руки загорелы и свежи,

Ты, что мимо прошла, раззадоря!

Не в твоем ли отчаянном имени

Ветер всех буревых побережий,

О, Марина, соименница моря!

5 августа 1915, Святые Горы

* * *

Снова знак к отплытию нам дан!

Дикой полночью из пристани мы выбыли.

Снова сердце — сумасшедший капитан —

Правит парус к неотвратной гибели.

Вихри шар луны пустили в пляс

И тяжелые валы окрест взлохматили…

— Помолись о нераскаянных, о нас,

О поэт, о спутник всех искателей!

7 февраля 1915

Сонет

На запад, на восток всмотрись, внемли, —

Об этих днях напишет новый Пимен,

Что ненависти пламень был взаимен

У сих народов моря и земли.

Мы все пройдем, но устоят Кремли,

И по церквам не отзвучит прокимен,

И так же будет пламенен и дымен

Закат золотоперистый вдали.

И человек иную жизнь наладит,

На лад иной цевницы зазвучат,

И в тихий час старик сберет внучат:

«Вот этим чаял победить мой прадед», —

Он вымолвит, печально поражен, —

И праздный меч не вынет из ножон.

* * *

Тень от ветряка

Над виноградником кружит.

Тайная тоска

Над сердцем ворожит.

Снова темный круг

Сомкнулся надо мной,

О, мой нежный друг,

Неумолимый мой!

В душной тишине

Ожесточенный треск цикад.

Ни тебе, ни мне,

Нам нет пути назад, —

Томный, знойный дух

Витает над землей…

О, мой страстный друг,

Неутолимый мой!

1918

Ю. Л. Римской-Корсаковой

* * *

Тихо плачу и пою,

отпеваю жизнь мою.

В комнате полутемно,

тускло светится окно,

и выходит из угла

старым оборотнем мгла.

Скучно шаркает туфлями

и опять, Бог весть о чем,

все упрямей и упрямей

шамкает беззубым ртом.

Тенью длинной и сутулой

распласталась на стене,

и становится за стулом,

и нашептывает мне,

и шушукает мне в ухо,

и хихикает старуха:

«Помереть — не померла,

только время провела!»

11 апреля 1927

* * *

Тоскую, как тоскуют звери,

Тоскует каждый позвонок,

И сердце — как звонок у двери,

И кто-то дернул за звонок.

Дрожи, пустая дребезжалка,

Звони тревогу, дребезжи…

Пора на свалку! И не жалко

При жизни бросить эту жизнь…

Прощай и ты, Седая Муза,

Огонь моих прощальных дней,

Была ты музыкою музык

Душе измученной моей!

Уж не склоняюсь к изголовью,

Твоих я вздохов не ловлю, —

И страшно молвить: ни любовью,

Ни ненавистью не люблю!

26 января 1933

* * *

Ты помнишь коридорчик узенький

В кустах смородинных?..

С тех пор мечте ты стала музыкой,

Чудесной родиной.

Ты жизнию и смертью стала мне —

Такая хрупкая —

И ты истаяла, усталая,

Моя голубка!..

Прости, что я, как гость непрошеный,

Тебя не радую,

Что я сама под страстной ношею

Под этой падаю.

О, эта грусть неутолимая!

Ей нету имени…

Прости, что я люблю, любимая,

Прости, прости меня!

5 февраля 1933

* * *

Узорами заволокло

Мое окно. — О, день разлуки! —

Я на шершавое стекло

Кладу тоскующие руки.

Гляжу на первый стужи дар

Опустошенными глазами,

Как тает ледяной муар

И расползается слезами.

Ограду, перерос сугроб,

Махровей иней и пушистей,

И садик — как парчевый гроб,

Под серебром бахром и кистей…

Никто не едет, не идет,

И телефон молчит жестоко.

Гадаю — нечет или чет? —

По буквам вывески Жорж Блока.

1915

* * *

Унылый друг,

вспомни и ты меня

раз в году,

в канун Иванова дня,

когда разрыв-трава,

разрыв-трава,

разрыв-трава

цветет!

26 января 1926

* * *

Что ж, опять бунтовать? Едва ли, —

барабанщик бьет отбой.

Отчудили, откочевали,

отстранствовали мы с тобой.

Нога не стремится в стремя.

Даль пустынна. Ночь темна.

Отлетело для нас время,

наступают для нас времена.

Если страшно, так только немножко,

только легкий озноб, не дрожь.

К заплаканному окошку

подойдешь, стекло протрешь —

И не переулок соседний

увидишь, о смерти скорбя,

не старуху, что к ранней обедне

спозаранку волочит себя.

Не замызганную стену

увидишь в окне своем,

не чахлый рассвет, не антенну

с задремавшим на ней воробьем,

а такое увидишь, такое,

чего и сказать не могу, —

ликование световое,

пронизывающее мглу!..

И женский голос, ликуя,

— один в светлом клире —

поет и поет: Аллилуйя,

аллилуйя миру в мире!..

12 ноября 1926

* * *

Этот вечер был тускло-палевый, —

Для меня был огненный он.

Этим вечером, как пожелали Вы,

Мы вошли в театр «Унион».

Помню руки, от счастья слабые,

Жилки — веточки синевы.

Чтоб коснуться руки не могла бы я,

Натянули перчатки Вы.

Ах, опять подошли так близко Вы,

И опять свернули с пути!

Стало ясно мне: как ни подыскивай,

Слова верного не найти.

Я сказала: «Во мраке карие

И чужие Ваши глаза…»

Вальс тянулся и виды Швейцарии,

На горах турист и коза.

Улыбнулась, — Вы не ответили…

Человек не во всем ли прав!