Разрыв с Москвой - [13]

Мне показалось, что прошла вечность, прежде чем Джонсон открыл дверь.

— Приятно вас видеть, — сказал он, закрывая за мной. — Все в порядке?

— И да, и нет, — ответил я. — Мне кажется, меня никто не видел, но я не уверен в этом.

Джонсон посоветовал мне успокоиться и повел к лифту в глубину холла, к старому деревянному механизму, который с грохотом доставил нас на второй этаж. Войдя в библиотеку, я заметил, что Джонсон сегодня одет совсем по-другому: вместо темного делового костюма на нем была обычная одежда, ворот рубашки расстегнут. Сдержанный и официальный на прошлой неделе, сейчас он держался непринужденно и располагающе.

Глядя на него, я несколько пришел в себя и с удовольствием согласился на его предложение называть друг друга по имени. Мне нравится этот американский обычай, который в России в ходу только между близкими друзьями или родственниками. Мы сели, и я стал ждать, когда же он задаст мне вопрос, над которым я думал всю эту неделю, и все еще не был уверен, как ответить на него.

Вместо этого Джонсон осведомился, как я себя чувствую. Я признался, что очень устал, у меня большая нагрузка в ООН, а в последнее время и в Миссии особенно много работы. Джонсон выразил мне сочувствие и поинтересовался, делаю ли я зарядку и каковы мои планы на отпуск.

Почему он не переходит к делу?

С легким раздражением я ответил, что у меня были недавно короткие каникулы, что заседания в Совете Безопасности довольно утомительны и я устал.

— Кроме того, — добавил я, — я не перестаю думать о нашем последнем разговоре.

— И что же вы думали? — спросил он.

Я начал расспрашивать Джонсона о подробностях его предложения и выразил сомнение, что смогу делать то, что он хочет. Я подчеркнул, что никогда не имел отношения к КГБ, не знаю их приемов, у меня нет подготовки. Не исключено, что меня могут поймать, прежде чем я приступлю к делу. Я надеялся, что он "снимет меня с крючка”. Он этого не сделал.

В свою очередь он сказал, что в Вашингтоне знают, что у меня нет связей в КГБ и что его правительство верит в мою искренность. Это было именно то, что я хотел услышать. Во всем остальном они могут заблуждаться на мой счет, но вот здесь ошибка была бы слишком опасна.

— Но мне кажется, вы преувеличиваете, — продолжал он. — У вас слишком живое воображение.

Он подчеркнул, что американцы не собираются использовать меня в опасных операциях и они не хотят, чтобы я следил за кем-либо или выкрадывал документы для фотосъемки. Они никогда не предложат мне работу, связанную с трюками, о которых читаешь в шпионских романах, — со всякими секретными каплями и прочими фантастическими штуками. Они хотят получать только ту информацию, к которой я имею доступ, а именно: знать о политических маневрах, политических решениях и о том, как принимаются эти решения. Они будут рады любому материалу, который я смогу предоставить им на основе моего опыта, контактов, работы.

— Вы тесно сотрудничали с Громыко и многими другими. Вы знаете, о чем они думают и что происходит за кулисами в Москве и здесь в Миссии. Вы можете помочь нам понять, что такое советская политика, как она делается и кто ее делает.

Я возразил, что я и без того собирался предоставить эту информацию специалистам из американского правительства, так что нет никакой необходимости оставаться дальше на моем посту для этой цели.

Джонсон перебил меня:

— Подождите, дайте мне кончить. Тут есть и другая сторона: ваши собственные мотивы. На прошлой неделе вы уверяли меня, что в вашем решении нет ничего скоропалительного или эгоистического. Если бы вы стремились к богатству и безопасности, вы остались бы в своей стране, но если вы действительно хотите бороться против режима, мы можем помочь вам сделать это наилучшим образом.

Я ответил Джонсону, что в моем положении в Нью-Йорке есть свои плюсы и минусы. Я мог ходить куда угодно и встречаться с кем угодно, не спрашивая разрешения, но это делало меня более уязвимым. КГБ приходилось наблюдать за мной, поскольку он отвечал за мою безопасность. Хотя агенты не могут ограничить мои маршруты и действия, они всегда начеку, поскольку их главное качество — инстинктивное недоверие. Я сказал, что считаю наши регулярные встречи невозможными, потому что непонятно, как отделаться от агентов КГБ, охраняющих меня.

Джонсон почувствовал, что мое беспокойство не выдумано, и попытался успокоить меня, повторяя, что не хочет, чтобы я рисковал зря. Он подчеркнул, что нет необходимости устанавливать точное расписание наших встреч или контактов и что я могу звонить с любого телефона. Кроме того, он заверил меня, что мне не придется менять мои привычки, вступив на путь сотрудничества с американцами.

Кое в чем он меня убедил, но не в главном. Даже точно зная, что нахожусь под наблюдением, я не мог установить, кто именно за мной следит. Я и сегодня не имел понятия, не выследили ли меня. Потому вопрос, который я задал Джонсону, был для меня чрезвычайно важен. Я спросил, нет ли у него людей, которые могли бы точно установить, не проявляет ли КГБ к моим действиям и маршрутам особого интереса.

Он обещал тут же все организовать и сказал, что немедленно даст мне знать, если будут какие-либо тревожные симптомы, а также заверил, что при необходимости американцы вмешаются в дело.