Разрыв с Москвой - [12]

Потом мне в голову пришла ужасная мысль: на самом деле у меня уже нет выбора. Если они захотят, они могут заставить меня шпионить. КГБ не раз предупреждал советских дипломатов, что если мы отклонимся от предначертанных правил, то ЦРУ или ФБР не упустит случая записать все наши нарушения на пленку или сфотографировать их. Может, это и правда, почем мне знать. А если это так, то американцы вполне могут доказать, что я предатель. Они могут шантажировать меня. Я знал, что в мире шпионажа свои правила, и подозревал, что вряд ли КГБ держит монополию на безжалостность.

Я понял, что попал в ловушку.

3

Вся следующая неделя прошла в смятении. Я бросался от одного решения к другому. К собственному удивлению, я понемногу начинал склоняться к предложению Джонсона. Будь я на его месте, я бы тоже сделал все, чтобы использовать его для проникновения в советский мир на высшем уровне. Но если это допущение казалось логичным и естественным в процессе абстрактных размышлений, то в реальности мне все же не улыбалась перспектива стать шпионом.

Однако чем больше я размышлял над этой идеей, тем больше положительных сторон я в ней находил. Я выиграю время для подготовки, и это даст мне возможность убедить Лину встать на мою точку зрения. Мы сможем лучше подготовиться к практической стороне жизни в Америке, привезя из Москвы любимые вещи. Кроме того, думал я, немного поработать на американцев — это наилучший способ рассеять все возможные сомнения насчет моей честности и откровенности. Конечно, американцы могут предоставить мне политическое убежище, но я понимал, что при этом они не берут на себя никаких дальнейших обязательств, а мне ведь на довольно долгое время понадобится их защита и помощь в устройстве. Расспросив и выслушав меня, они могут меня выбросить, как выжатый лимон. Я все же рассчитывал на более благоприятный исход.

Я решил показать себя не на словах, а на деле. В конце концов, я ведь с самого начала хотел помочь США информацией о тайнах советского режима. Выступая против него, я помог бы Западу. Сейчас мне предоставлялась возможность сделать это наилучшим образом.

На первый взгляд, организация встречи с Джонсоном казалась делом нехитрым, но когда настала пора позвонить и подтвердить ее, возникли непредвиденные трудности. Я не мог звонить из дому, из Миссии, из кабинета в ООН: все эти линии прослушивались. Я мог бы воспользоваться телефоном-автоматом, но боялся рисковать. Меня мог увидеть какой-нибудь советский чиновник, и его удивило бы, почему я не звоню из кабинета.

В пятницу утром, сидя на заседании комитета ООН, я вполуха слушал дипломатическую болтовню. Мысли мои были заняты другим. Наконец, я вспомнил, что для удобства делегатов в ООН на главном этаже были установлены телефоны. Даже если они прослушиваются, я буду говорить недолго, постараюсь изменить голос. Когда объявили перерыв, я вместе с другими прошел в северную залу для делегатов. В этом огромном зале с баром и удобными креслами, где дипломаты любят вести серьезные беседы и просто болтать во время рабочего дня, установлены телефоны. И никому не покажется странным, если я отойду позвонить в свой офис, справиться, нет ли каких-нибудь дел. И все же я не мог отделаться от беспокойства, которое все нарастало по мере того, как я приближался к телефонам. Все аппараты были заняты, и мне пришлось бы ждать.

Я решил попытать счастья в другом месте, в коридоре за подиумом Генеральной Ассамблеи. Там нет бара, и потому не так много народу. Два телефона стояли на отдельных столиках на расстоянии двух метров друг от друга. По одному говорил человек с сильным испанским акцентом. Кубинец? Может, он узнал меня? Я нерешительно постоял минуту, потом — как в воду нырнул — снял трубку. После второго звонка ответил женский голос.

— Это Энди, — сказал я. — Буду вовремя.

— Хорошо, — спокойно ответила она, — я ему передам.

Я повесил трубку. Латиноамериканец — так я, по крайней мере, его определил, — был все еще поглощен разговором. Если он и заметил меня, то ничем это не выдал. Но для пущей перестраховки я позвонил в свой офис.

День шел как обычно, но моя подозрительность окрашивала все события определенным образом. Ни с того, ни с сего ко мне зашел один из моих советских заместителей: он хотел пораньше уйти с работы, чтобы продлить свой уикенд на пару часов. Наверное, он был очень удивлен тем, как быстро я дал ему разрешение, но мне хотелось одного — поскорее от него избавиться.

Свидание с Джонсоном должно было состояться между восьмью и десятью часами вечера. Покончив с домашним ужином около восьми, я предложил Лине пойти прогуляться. Я мог не опасаться, что она согласится: Лина любила гулять только за городом. В городе она ходила лишь по делу — в магазины. Она любила покупать — я же глазеть по сторонам. В тот вечер, как я и рассчитывал, она предпочла остаться дома.

Выйдя на улицу, я попытался придать себе вид обычного пешехода. Разглядывая витрины, я делал вид, что меня интересует мужская одежда, при этом мысли мои были лишь о том, как бы ускользнуть от возможной слежки. Через несколько кварталов от Третьей авеню я зашел в гастроном, в котором часто бывал, купил коробку хлебцев и минеральной воды. Теперь я шел с пакетом. Уверенный, что за мной никто не следит, я тем не менее миновал улочку, где ждал меня Джонсон, свернул в другой переулок, вышел на Лексингтон авеню и только после этого, повернув назад к Третьей, быстро зашагал к знакомому дому. Хорошо, что здесь много деревьев, думал я, — меня за ними не видно. Но, с другой стороны, за ними не видно и сотрудника КГБ, если он за мной следит…