Разрыв франко-русского союза - [37]

В Пруссии, где кабинет упорно вел двойственную игру, король проявлял много добрых чувств и мало желания действовать. Он исходил из той мысли, что, рискнув ввязаться в войну, он неизбежно погибнет, если только Пруссия, с тыла поддержанная Россией, не будет при этом поддержана и прикрыта с левого фланга Австрией. Но он знал, что Австрия, безусловно, отказалась вступить в новую коалицию. Мало того, доверяя преувеличенным донесениям, он даже думал, что Меттерних и его повелитель бесповоротно перешли на сторону Наполеона и просили только разрешения изменить европейскому делу. Через тайных посредников он приказал сообщить это в Петербурге и настойчиво советовал быть благоразумными.[147] Сверх того, во многих местах Германии, рядом с упорной ненавистью к Франции, нетрудно было заметить течение, неблагоприятное России. Причиной тому был запретительный указ. Закрытием ввоза товаров в Россию по суше эта суровая мера вредила не одной только Франции. Она нанесла существенный вред немецким торговле и промышленности, терявшим один из главных рынков. В промышленных странах, например, в Саксонии, этот экономический разрыв был встречен с негодованием. Он вызвал жалобы и жестокие упреки и навлек на царя своего рода непопулярность.[148] Александр видел, как со всех сторон поднимались и заграждали ему путь непредвиденные преграды.

Под впечатлением этих обрушившихся на него со всех сторон разочарований Александр наложил запрет на свои планы и отступил. За порывистым стремлением к нападению наступил период колебаний и сомнений. Не отказываясь вполне от своего плана, он приостановил его выполнение с тем, чтобы вернуться к нему при лучших условиях. Его письма Чарторижскому прекратились. Вернее сказать, сделались более редкими. Князю было сообщено, чтобы он не рассчитывал на скорое начало военных действий. “Я должен был, – писал ему позднее Александр, – покориться необходимости быть простым зрителем грядущих событий и не вызывать моими поступками войны, значение и опасности которой я вполне понимаю”.[149] Далее в том же письме он писал, что не отказался ни от занимающих его планов, “ни от решимости осуществить их, когда обстоятельства будут тому благоприятствовать”.[150] Военные приготовления не были отменены. Армия продолжала развертываться в боевом порядке. Не нанося удара, Россия осталась с поднятой рукой и замерла в этом положении.

Собрав войска, Александр приобрел ту выгоду, что оградил себя от нечаянного нападения в случае, если бы у Наполеона явилось желание выполнить план, о котором он сам мечтал. По его мнению, сделанные приготовления к войне, дойдя до сведения императора, должны были удержать того от попыток к рискованному нападению. Невольно возникает вопрос, отчего царь не использовал создавшегося положения и не доставил России тогда же известной выгоды, большей свободы действий? Разве не мог Александр под охраной своих войск, занявших на границе крепкое положение, осуществить одну из своих излюбленных идей, т. е. настежь открыть свои гавани британским кораблям. Иначе говоря, их предметам ввоза и открыто заявить о своем нежелании принимать дальнейшее участие в борьбе между Францией и Англией? По некоторым данным видно, что у него было такое поползновение и что он помышлял, не заводя войны, отделаться от остатков союза.[151]

Впрочем, канцлер старался направить его на иные пути, которые, может быть, привели бы его к сближению с Францией. Все еще непосвященный в затеянный Александром и Чарторижским роман, Румянцев с огорчением смотрел на происходивший на его глазах поворот к Англии. Он осуждал нарушения правил континентальной блокады, огорчался нараставшим расслаблением союзных уз и всеми силами стремился к примирению с императором французов, к возрождению союза, который хотя и на бумаге, но все-таки существовал, который доставил России Финляндию и давал возможность удержать за собой княжества. Он умолял своего государя не уклоняться систематически от соглашения, попытаться сделать что-нибудь в этом направлении, и нужно признаться, что провал проекта, составленного без его ведома и содействия, придавал особое значение его советам.

Какова же, по его мнению, должна быть почва для соглашения? Как загладить взаимные обиды? Главная обида, на которую ссылалась Франция, был указ от 31 декабря 1810 г. По этому вопросу не трудно было дать Наполеону некоторое удовлетворение по форме, которым тот, как видно, не прочь был удовольствоваться, и допустить некоторые смягчения, которые, не нанося вреда экономическим интересам государства, отняли бы у этой меры характер враждебной демонстрации. С другой стороны, так как Наполеон не настаивал на захвате судив, плавающих за счет Англии под американским флагом, то этот вопрос не стоял в настоящее время на очереди; его следовало, по мнению канцлера, просто положить под сукно. Что же касается обид России, то вполне законно поднятый ею спор по поводу Ольденбурга служил только предлогом замаскировать то, что она, главным образом, ставила в упрек Наполеону, т. е. принимавшее угрожающие размеры расширение Франции и поблажки, оказываемые Наполеоном герцогству Варшавскому. Румянцев первый признал и провозгласил важное значение польского вопроса. Он видел, как, по мере своего развития, этот вопрос вносил раздор между Францией и Россией. Он знал, что все попытки и усилия, сделанные в 1809 и 1810 гг. с целью полюбовно разрешить его, только осложнили его до такой степени, что с того времени русская канцелярия воздерживалась не только возвращаться к нему, но даже и затрагивать его. Румянцев находил, что молчание по этому поводу длилось достаточно долго и что настоящий кризис позволял его нарушить. В этом была выгодная сторона создавшегося тягостного положения. Бывает, что из зла, доведенного до крайних пределов, рождается добро. Не представляет ли, говорил он, ничем не оправдываемый, оскорбивший царя поступок о Ольденбургом самим Провидением ниспосланное средство снова поставить на обсуждение польский вопрос и, быть может, разрешить его в пользу России? Завладевая Ольденбургом, Наполеон бесспорно перед всем миром провинился перед своим союзником. Царь имеет полное основание требовать удовлетворения. Да и сам Наполеон, очевидно, сознает это, так как выразил готовность дать герцогу территориальное вознаграждение, предлагая России точно указать, где оно должно быть. Отчего не попросить, чтобы предложенное в принципе возмещение было выкроено из польской территории, чтобы для составления нового удела лишенному владений принцу была выделена часть из герцогства Варшавского. Имя принца будет только ширмой, за которой будет скрываться Россия, и таким путем будет дана действительная гарантия против восстановления Польши. Вот такое решение было, по мнению Румянцева, истинным средством придти к соглашению, вот в чем был исходный пункт примирения и залог прочной безопасности для русского правительства.