Разрушенный дом. Моя юность при Гитлере - [58]

Средний класс? О чем говорит эта категория в нашем настоящем, про которое принято считать, что в нем остались только богатые и бедные? К слову сказать, в Эйхкампе со средним классом все было не так просто и в те времена, когда гимназист Крюгер каждое утро выезжал отсюда в школу на электричке. Его соседкой была писательница Элизабет Ланггессер, экстравагантно накрашенная, и мальчика тогда поразило то, что он завел дружбу с ее дочерью Корделией. Также его соседом был происходивший из зажиточной семьи философ и эссеист Людвиг Маркузе, тоже никак не типичный представитель среднего класса. Если в чем-то и следует упрекнуть этот квартал, так в том, что касается как всех новых кварталов, охраняемых жилых комплексов, участков с огромными виллами, так и поселков для рабочих и нуждающихся: их социальная стерильность, подразделение городских районов для разных групп в соответствии с их уровнем дохода, что препятствует возникновению городского единства, характерного для старых европейских городов внутри городских стен.

Кто сегодня идет по улицам Эйхкампа, тот не может себе представить того, что Хорст Крюгер так незабываемо рисует для своих читателей: что вырасти здесь было несчастьем. В чем же конкретно заключалось это несчастье? Что родители сделали не так? Абсолютно ничего, в «Разрушенном доме» нет ни строчки о том, что так часто случалось в последнем столетии: выставление счетов родительскому дому. «Порядочные люди» – эти слова звучат так высокомерно-снисходительно, но они создают впечатление, убедительно передаваемое Крюгером в образе родителей. Отец – чиновник в прусском министерстве культуры, как говорится, «занимающий высокий пост», прусский протестант, мать – силезская католичка из более статусной семьи, любительница оперы. Оба сохраняют заметную дистанцию от диктатуры Гитлера, за чьими первоначальными успехами они удрученно и беспомощно наблюдали. Они обеспечивают сыну хорошее образование и ведут жизнь в строгой приватности. В истории о воспитании Крюгера нет ни строгости, ни протеста против родителей. С их тихим, уединенным образом жизни, они тоже стали жертвами гитлеровской войны; их дом был уничтожен – «разрушенный дом» тут подан отнюдь не только в метафорическом смысле, – и они оба не пережили войну. Оба исполнили свой долг в жизни – сейчас мы склонны высмеивать подобные фразы, чего, кстати, Крюгер никогда не делает; можно предположить, что он согласился бы с эпиграммой Гете: «Прокормиться [народ] хочет, вырастить хочет детей, как-нибудь их прокормить… Как ни крутись, а никто дальше того не пошел». Вот и родители Крюгера не пошли дальше, в чем их нельзя упрекнуть – наоборот. Но что же такого немыслимо ужасного было в том, чтобы вырасти в эйхкамповском доме?

Одно из редких достоинств искусства Хорста Крюгера – это то, что на этот вопрос не дается аналитический ответ, а вместо этого читателя непреодолимо оплетает тихий тон его скользящих, парящих предложений, в которых все отчетливее слышится угрожающий, опасный оттенок. Юность в Эйхкампе была гармоничной, надежной, спокойной, но это словно был мир под землей, в царстве теней. Это был мир мертвых. Подростковый период жизни уже почти закончился, так и не начавшись. Именно это чувство охватывает читателя – безнадежность. Нет никакой необходимости в том, чтобы с точки зрения политики, истории и социологии устанавливать причинные связи между потерявшими уверенность гражданами и государственными преступлениями режима Гитлера – и так, если сравнивать с музыкой, становится очевиден этот фальшивый аккорд. И таким образом, нет нужды описывать масштабные катастрофы этих годов, чтобы изобразить опасную тьму, все сильнее опутывающую читателя.

Следует вспомнить лишь четыре таких неожиданных события: с идиллического пригородного вокзала Груневальд, с его прелестной архитектурой, во время большой облавы, которая должна была очистить Берлин от евреев, согнанные вместе евреи были депортированы в Польшу, где их убили. Удаленность вокзала гарантировала то, что это событие не привлечет особого внимания; тем не менее от жителей близлежащих Груневальда и Эйхкампа едва ли укрылось то, что там происходило. Возможно, Хорст Крюгер в то время уже стал солдатом, в любом случае его не было дома, но разве родители не говорили об этом? В доме соседки Элизабет Ланггессер разыгралась трагедия. Она сама, как еврейка, находилась под временной защитой своего христианского супруга, но ее рожденная вне брака, от другого мужчины, дочь Корделия была в опасности. Писательница достала для нее испанский паспорт, но, похоже, убедила дочь вернуть его, когда того потребовало гестапо – вследствие этого Корделию депортировали в Освенцим, и она выжила лишь только благодаря череде счастливых случайностей. Позже Крюгер вместе с Корделией Эдвардсон рассказал эту впечатляющую историю – в «Разрушенном доме» от нее нет ни следа. Затем двадцатичетырехлетний Крюгер был тяжело ранен в битве при Монте-Кассино; он не говорит ни слова об аде этой позиционной войны: о бесчисленных убитых молодых солдатах, о разрушении древних монастырей. И в итоге он также никак не комментирует одновременную смерть его родителей в 1945 году. Что в конце войны привело к их смерти?