Разоблачение Тисл Тейт - [2]

– Успела соскучиться? – спрашивает он, глядя на меня своими темно-карими глазами.

– Мне опять приснился кошмар, – говорю я. – Все было таким настоящим, Ли. То есть этот сон всегда похож на реальность. Но сегодня… Каждая частичка моего тела помнит аварию, которая унесла мамину жизнь. Тело хочет, чтобы и мозг не забывал, хотя меня и на месте происшествия-то не было. Может быть, в этом сне скрыто что-то еще, что-то, что мне необходимо разгадать…

– Это всего лишь сон, Тисл.

Лиам наклоняется ко мне и крепко обнимает меня за плечо. Я двигаюсь к нему, преодолевая последние разделяющие нас сантиметры, и кладу голову ему на грудь. Его грудь теплая, такая знакомая и моя. Но нет. Не моя. Не до конца.

– Я думаю, ты вкладываешь в этот сон слишком много смысла. Каждый раз, когда он снится, тебе кажется, что это самое страшное в жизни, но это всего лишь один миг. Он быстро проходит. К завтрашнему утру ты уже с трудом сможешь его вспомнить.

Я киваю, хотя точно знаю, что это не так. Я никогда не забываю.

На нем пижама с символикой «Филадельфия Филлис»[1], до умиления дебильная, но на нем она смотрится хорошо. Белизну футболки подчеркивают ярко-красные полоски на ткани, а на фоне темной оливковой кожи Лиама все это великолепие выглядит особенно ярко.

Тисл, остановись. Сейчас совсем не время рассуждать о привлекательности Лиама. Не сейчас, когда он так близко, да еще и в твоей кровати. Не сейчас, когда ты разбудила его, потому что увиденный тобой только что кошмар стал, возможно, самым худшим из всего, что есть в твоей жизни.

– Я кое-что для тебя захватил, – сказал Лиам и потянулся к карману. – На рынке Ридинг-Терминал мама купила еще таких карамельных кренделей, покрытых шоколадом, которые ты любишь. Я один для тебя стащил.

Он протягивает мне завернутый в салфетку кулек, и я медленно его раскрываю. У меня в руках оказывается крендель, я нюхаю его и касаюсь языком.

– Да съешь ты уже его, чудачка.

– Это священный момент. Нельзя торопиться.

– Угу.

Лиам встает с кровати и идет к книжной полке. Я засовываю крендель в рот, не отрывая от него глаз, и ночь становится несравнимо лучше, чем была.

– Давай больше не будем смотреть фильмы, в которых нам могут попасться сцены аварий, а? – говорит он. – Кроме того, у меня сейчас подходящее настроение для старого доброго «Философского камня». «Гарри, ты волшебник». Боже, как я люблю этот момент. Хагрид лучший, черт его дери.

Я улыбаюсь. Сон еще не улетучился, но уже меркнет. Лиам и я, вот что сейчас реально.

– Меня вдохновила твоя пижама, – говорит он, широко улыбаясь мне и доставая книгу с полки. – Она просто волшебная.

Только сейчас я осознаю, что на мне мятая и потрепанная красная пижамка с изображением разных атрибутов квиддича: снитчи, бладжеры, биты, Букля и очки Гарри для полноты картины. Поздно, теперь можно разве что смеяться, да и к тому же это Лиам. Он залезает обратно в постель и ставит книгу на свои колени как на подставку.

– Глава первая. «Мальчик, который выжил», – произносит он и громко откашливается.

Вероятно, даже слишком громко, если принять во внимание, что папа спит за стенкой. Хотя папу вроде вообще не заботит, как поздно Лиам засиживается у меня в комнате. Он знает, что мы всего лишь друзья. Я тоже знаю, что мы всего лишь друзья. И так будет всегда.

Я уютно усаживаюсь, прижавшись к нему. Он начинает читать про семью Дурслей и жизнь на Тисовой улице, и я не знаю, сколько он успевает прочесть, прежде чем у меня закрываются глаза. Но именно так и происходит. В конце концов я снова засыпаю, потому что рядом со мной Лиам.

* * *

Когда я просыпаюсь, в комнате его уже нет. Надеюсь, во сне я не вела себя как псих, не целовала его украдкой и не шептала: «Я люблю тебя». Мы и правда друг друга любим. Но иначе. Или уж, по крайней мере, он точно любит меня совсем другой любовью. Это я познала на горьком опыте, когда нам было по двенадцать лет. Мы тогда решили потренироваться в искусстве поцелуев, всего один разок. Я уже не помню, чья это была идея, но хорошо помню, как мне было страшно, как я беспокоилась, что он заметит, какие у меня противные, липкие и потные ладошки. Все действо продлилось не больше пяти секунд. Просто короткий чмок.

– Странно как-то, – сказал он и отпрыгнул от меня, как будто я поднесла к его коже спичку. – Слишком даже странно. Ну, ты же мне как сестра. Не могу я с тобой целоваться. Неправильно это.

От этих слов мне стало больно, но я заставила себя рассмеяться и согласиться. И вот все последние пять лет я пытаюсь убедить себя (и притом безуспешно), что этого больше никогда не произойдет, что глупо продолжать об этом думать.

Я надеваю старый комбинезон, зеленую футболку и спускаюсь к завтраку. У основания лестницы меня поджидает Люси, стучит хвостом по деревянному полу. Люси стареет. Ее подарили мне на Рождество в том году, когда не стало мамы, задние ноги старушки уже не разгибаются, поэтому она не может забираться вверх по лестнице. Теперь она спит внизу, в папином кабинете, а не в моей постели. На секунду я задерживаюсь, чтобы погладить ее за ушами, и мы вместе направляемся в кухню.