Разновразие - [21]

— Все!

И купил себе мороженое.

Любовь Петровна Галю пустила без уговоров, потому что мужики, они всегда без соображения! Зато Галя выложила Авангарду, что она о нем думает, и что о нем думают некоторые, которых она уважает.

— Дайте людям пожить нормально! — кричала обезумевшая от мужниного непослушания женщина, и не так, как вы хотите, а так, как им хочется. Вот! Будущее комбината! Будущее! У меня ваше будущее вот где сидит! Мне свое будущее надо! Свое! И такое, как положено, как у нормальных людей, а не у этих, которые… Извините, конечно. А Лагутина я в Луцк отвезу. Пусть в таксопарк идет, и ему и семье на пользу, потому что он человек слабый. Он вообще ничего знать не может, — Галя выбиралась из стресса, куда ее ввергнул супруг, медленно, но неуклонно, как по спирали выбиралась, — а деньги, которые он тут проел, ему же на пальто были отложены. Вот тебе, Алексей, и будущее, — она наконец оставила Авангарда в покое, — теперь будешь в старом пальто куковать. А если еще раз кому скажешь, что в сторожа пойдешь, или с кем таким свяжешься, я тебя выгоню! Да! Не сама уйду, а выгоню, и детей своих никогда не увидишь. Я тебя, Лагутин, через суд от них отлучу, так и знай, Лагутин.

И она заревела навзрыд, но носом уже учуяла победу… Авангард вышел из комнаты. Молча мимо Любы, та была белее мела такой крик не утаишь, и на вокзал — брать Лагутиным билеты домой по удостоверению участника войны.

Билеты Авангард отдал Гале, и она их приняла, конечно: во-первых, Авангард был виноват, что Лагутин пальто проел, а во-вторых, Галя для себя давно решила, что тот относится к ее мужу — безотцовщине — как настоящий отец, а у родителей деньги брать не стыдно, на то они и родители. Она своим двойняшкам тоже будет все отдавать, когда вырастут. Авангард так и не увидел, как они шли по перрону, вяло доругиваясь, таща в руках двойняшек и вещи, он уже ехал в Электросталь к брату. Лагутин добил его, когда Галя орала. Разве Алексей Лагутин муж, мужик, если слова не проронил, а только носом шмыгал, как детсадовский и клонил к коленям немощную свою акселератскую головенку?

Галя, несмотря на ограниченность времени, с помощью той же Любовь Петровны успела-таки ухватить от столичной торговой жизни лыжи себе и Лагутину, детский велосипед — на вырост, электрическую мясорубку рижского производства, и для Москвы — дефицит. Галя была хозяйка, не в пример мужу, и двести рублей, торжественно врученные ей в Луцке, знала на что тратить для своей семьи. В купе они оказались одни: Авангард опять учудил, купил четыре билета! Москва еще тянулась вдоль железной дороги щупальцами бесконечных панельных кварталов, а может, это и не Москва была, хотя какая разница, но двойняшки уже посапывали, а Галя в импортном халатике ела Любин пирожок, аккуратно намазывая его маслом из банки, и запивала только что купленным молоком. Лагутин хмуро глядел в окно. Тогда Галя села рядом, повернула мужа к себе и они стали целоваться.

В Электростали Авангард узнал, что брата его Авангарда Краснознаменского по полной его непригодности к самообслуживанию сдал в дом престарелых внезапно объявившийся племянник из Минска. А главный врач этого скорбного заведения, порывшись в документах, объявил, что Краснознаменский умер еще в апреле. Теперь стало понятно, почему не пришло из Электростали поздравление с Днем Победы.

Какая-то совсем старая бабушка повела его на кладбище. Он так и шел за нею, с тортом и букетом пионов…

Кладбище было новое: не выросли еще на этой земле густолистые деревья, да и сама земля была не черной и жирной, как положено, а сухой, вроде спрессованной пыли. Авангард положил на серый холмик пионы и стоял, все равно не веря кривым буквам на кладбищенской дощечке. Он отдал старухе, проводившей его к могиле, торт и деньги, какие у него при себе были — тридцать восемь рублей, сказал, что вышлет еще.

— Крестик поставим! — пообещала старуха.

— Креста не надо, — велел Авангард, — надо звезду.

— И звезду попросим, — быстро согласилась она и стала поправлять цветы на могиле, чтоб он убедился самолично — деньги не зря оставляет. Потом шла за ним, хотя ей было в другую сторону, дом престарелых на окраине, Авангарду надо на станцию, но она не отставала. Просто как приклеилась, да еще учила на ходу. А зубы ей, видно, вставлял местный мастер, бесплатно. И жарища была, а она все шла за ним, шла.

— Дома для старичков так надо возводить, — говорила старуха, — чтоб они как раз напротив сиротских стояли. Старички с детишками гулять станут, и какому старичку — весело, и дитя — под присмотром. Вот вы, сразу видно, партийный, вот вы и постарайтесь. Начальству своему докажите!

В автобусе Авангард задохнулся. Вместе с железным полом качнулась земля…

— Посадите дедушку! Поддержите его! — закричали пассажиры, когда неприметный пожилой дядечка в ковбойке и соломенной шляпе, как птица замахал руками — это Авангард никак не мог поймать поручни в полете, не поймал и стал тихо клониться вниз. Шляпа из соломки упала…

Ему подали шляпу. Сунули валидол. Открыли окно пошире. Из автобуса он вышел сам, и стараясь поровней и потверже ставить ноги, так, ножка за ножку, как детей своих в малолетстве учил ходить, так — десять шагов по солнцепеку — до первой скамейки в пристанционном сквере, потом до второй, с передышками, и к третьей, спасительной, которая в тени. Тут он сел и стал дышать, вроде получалось дышать, а что слаще воздуха! — и надышавшись, застыл сумрачным изваянием рядом с вечным гипсовым пионером.