Размышления при прочтении «Сцен из Фауста» А.С.Пушкина - [3]

Я предсказал ему проникновенно

Всё, что прозрел я мысленно вдали:

Войну, приплытье греков, дни осады,

Треск балок, дым, горящие громады,

Захват твердыни, преданной огню,

Пожар, убийство, бойню и резню,

День судный Трои, гением поэта

На страх тысячелетиям воспетый.

И Пушкин тоже понимал тщетность таких предсказаний:

Но вызывающего смельчака

Не удержало слово старика.

В угоду чувству, он попрал закон

И пал его виною Илион.

Предвидел поэт, что падут они героями — мучениками, но поймёт ли кто-нибудь из них безсмысленность этой жертвы:

По-богатырски пал, во всём величье

Орлов на Пинде сделавшись добычей.

Пинд — горный хребет, отделяющий Фессалию от Эпира, считался одним из владений Аполлона. В переносном смысле Пинд — приют поэзии. Другими словами, Пушкин, читая «Фауста» как бы видел, что будущие жертвы — декабристы — станут кормом для сочинителей-падальщиков, которые из самого акта «жертвенности» долгие годы будут извлекать свой «гешефт».

Улисса остерёг я наперёд

О том, что он к Циклопу попадёт

И предсказал плененье у Цирцеи

Но стал ли он от этого умнее?

Пушкин прекрасно знал греческую и римскую мифологию и, может, один из немногих понимал, что Гёте, получивший прозвание «олимпиец» за приверженность к дохристианскому политеизму древних греков, создавая в течение всей своей творческой жизни «Фауста», пытался вернуть человека к пониманию им природы человеческой сущности и тем самым как бы протестуя (скорее всего неосознанно) против культуры рабовладения, сформировавшейся на основе «библейских» ценностей.

Кирка (Цирцея) — волшебница с острова Э (такое вот странное название острова) по преданию очистила аргонавтов от участия в убийстве Апсирта, брата Медеи. Но разве можно очиститься от соучастия в братоубийстве? Аргонавты помогли Медее бежать из Колхиды, что сделало их соучастниками преступления.

Странное ощущение изпытываешь при чтении некоторых произведений Пушкина, — словно копаешь бездонный колодец или снимаешь слой за слоем краски со старинного полотна. Все глубже проникаешь в смысл сказанного, всё отчётливее проступают скрытые от обыденного сознания картины прошлого.

Вся жизнь Пушкина — в его поэзии. И нет ни одной строчки из написанного им, так или иначе не связанной с его личной судьбой и, следовательно, с его образом мыслей.

Итак, Пушкин читает Гёте и при желании можно понять, какие мысли его обуревают, какие мучают сомнения:

Конечно, грубость сердит мудреца,

Но есть и благородные сердца.

Признательности капля перевесит

Тьму оскорблений, как они не бесят.

Из его дневниковых записей мы узнаём, что в кишинёвскую масонскую ложу «Овидий» он вступил 4 мая 1821 года. О какой-либо его активности, участии в мистических исканиях — ничего неизвестно. Да ничего подобного и не могло быть, поскольку мистическая символика и театрально-таинственные обряды масонов не только были ему чужды, но очень скоро даже показались смешными.

Не прошло и месяца после его посвящения в масоны, как поэт обратился с проникнутым иронией напутственным посланием к «начальнику» ложи, новому «грядущему Квироге», который, взявши «в длань» масонский молоток «воззовёт — свобода!» Слова этого шутливого обращения к «мастеру» говорят о том, что Пушкин не утратил трезвого взгляда на вещи после встречи с масонами; что в отличие от «братьев» он смог определиться в политических намерениях их зарубежных хозяев; понял, что у новых «просветителей» в России нет будущего, что «страшно далеки они от народа». Заканчивается послание шуточным панегириком:

Хвалю тебя о, верный брат!!!

О, каменщик, почтенный!

О, Кишинёв, о тёмный град!

Ликуй, им просвещенный! [7]

Горяч был Пушкин. Всё-таки 22 года. Мальчишка, по нынешним временам, когда иных сегодня и в сорок принято считать «молодыми людьми». Горяч, но и проницательно мудр, ибо видел дальше других. Наделённый от природы «мудростью старца», он пытался объяснить безнадёжность, ненужность и безсмысленность пути, по которому гнали будущих декабристов «просветители». В ответ мог услышать не только непонимание, но и оскорбления, среди которых «обезьяна» — ещё не самое страшное. На поверку оказалось, что многие мысли, представления Пушкина об историческом предназначении России «друзьям» поэта были непонятны и неприемлемы.

А если даст ответ его язык,

Загадочен и ставит их в тупик,

— говорит Фалес в «Фаусте».

Но именно загадочности толпа и не прощает; особенно, если эта толпа мыслит себя «передовой и вперёд смотрящей».

2. И постепенно сетью тайной Россия…

Известно, что ссора в Кишинёве имела место, где заговорщики до слёз оскорбили Пушкина. Отголоски этой ссоры слышны в послании к Чаадаеву в 1821 году.

Оставя шумный круг безумцев молодых,

В изгнании моём я не жалел об них;

Вздохнув, оставил я другие заблужденья.

Врагов моих предал проклятию забвенья

И, сети разорвав, где бился я в плену…

Из этого страстного послания, пронизанного чувством одиночества, видно, что Чаадаев, пожалуй, был единственным, кто понимал поэта:

В минуту гибели над бездной потаённой

Ты поддержал меня недремлющей рукой;

Ты другу заменив надежду и покой…

Да, ссора была достаточно серьёзной, если спустя четыре года, будучи в ссылке в Михайловском, Пушкин в знаменитом «19 октября» 1825 года снова вспоминает о ней, с горечью сожалея о той атмосфере непонимания, в которой он тогда находился: