Размышления при прочтении «Сцен из Фауста» А.С.Пушкина - [11]

«Песни греческие прелесть и чудо мастерства. Об остроумном предисловии можно бы потолковать? Сходство песенной поэзии обоих народов явно — но причины?»

В чём дело? Что означают эти два вопроса? Что имел в виду Пушкин, упоминая о сходстве песенной поэзии обоих народов и что означает загадочное — «но причины»?

Обо всём этом трактат писать надо. Он и написан в общеисторическом плане Л.Н.Гумилевым. В монографии Л.Н.Гумилева «Этногенез и биосфера земли» изложена теория формирования этнических полей, обладающих только им присущей частотой (ритмом). Эта теория помогает уловить суть дела: когда два содержательно разных этнических ритма накладываются друг на друга, то возникает либо симфония либо какофония. Греки и иудеи — два разных этноса, носители двух различных по содержанию культур. До походов Александра Македонского эллины не знали иудеев, но в селевкидской Сирии и птолемеевском Египте они оказались соседями. Иудеи изучали Платона и Аристотеля, эллины — Библию в переводе на греческий язык [14]. Так под покровительством Птолемеев был сделан перевод Торы (Пятикнижие Моисеево) на греческий язык, получившее название Септуагинты [15] (так называемый перевод семидесяти толковников).

Адьбер Ревиль в упоминавшейся выше книге «Иисус Назарянин» сообщает, что, несмотря на некоторые недостатки, перевод послужил для иудейства открытым мостом, через который оно вышло из своей тесной ограды и разпространилось по всему греко-римскому миру. Л.Н.Гумилев отмечает, что оба этноса были талантливы и пассионарны (т.е. активны), но из слияния двух различных по содержанию мироощущений возник гностицизм — антисистемная идеология, особое религиозно-философское течение. Гностики полагали, что духовные истоки человека — непознаваемы.

Именно гностицизм положил начало другой могучей и свирепой антисистеме — манихейству. Гумилев на основе сложившегося у него миропонимания прослеживает развитие этой системы и объясняет причины её «свирепости».

«Зло вечно. Это материал, в том числе и оживлённый духом, т.е. живая плоть. Дух мучается в тенетах материи, следовательно, его надо освободить от плоти. Отсюда зло — это вообще всё видимое: храмы, иконы, живая природа и тела людей. Весь многоцветный мир достоин только ненависти. Кажется логичным, что самым простым выходом для манихеев было бы самоубийство, но как подлинные представители метафизического идеализма, они ввели в свою доктрину учение о переселении душ. Смерть, по их мнению, ввергает самоубийцу в новое рождение со всеми вытекающими отсюда неприятностями. В чём же спасение? А надо убить в себе желания, т.е. возненавидеть жизнь. Для этого надо всячески отравлять её себе и другим, надо стараться сделать жизнь на Земле отвратительной. С этой целью запрещались все чистые радости плоти, примиряющие человека с жизнью: брак, основанный на доброте и доверии, любовь к Родине, детям, природе. А бездумный грязный разврат поощрялся. Что же касается чести, нравственности, то всё, что естественно полностью упразднялось. Лги, предавай, лжесвидетельствуй, но не выдавай тайну! — вот что вменялось в качестве принципа поведения. Во имя великой цели — достижения полного отвращения к жизни — все средства считались достойными; будь то убийство, мучительство, ложь, разврат.

Манихейские общины, возникнув в Малой Азии, на границе с мусульманским миром, двигались в Европу через Балканы и Испанию. В Южной Франции, например, где жило смешанное христианско-арабо-еврейское население, и где выходцы из иудеев составили значительную часть дворянства, центром манихейства стал город Альби, из-за чего французских манихеев стали называть альбигойцами, наряду с их греческим названием — катары, т.е.: «чистые». В Италии манихеи в целях маскировки называли себя патаренами, т.е. «ткачами».

На самом деле манихеи были такими же «ткачами», как и возникшие позднее масоны — «каменщиками».

Ну вот, кажется, мы и добрались до «вольных каменщиков», а так же и тех основополагающих «нравственных» принципов, которые лежат в основе их мироощущения. Стоит ли удивляться, что подобное мироощущение, даже добротно замаскированное цветастыми обёртками из популярных лозунгов о свободе, равенстве и братстве, вызывало неприятие в душе Пушкина. Нет, не могли масоны с их иудейской символикой строителей храма Соломона, с их лицемерным и мрачным духом единомыслия, одурачить трезво смотрящего на жизнь, умеющего различать даже малейшую фальшь, поэта. И если в 1821 году ссора между «двигателями прогресса» и первым поэтом России могла возникнуть всего лишь на почве различия в нравственных оценках некоторых фактов современной истории без их глубинного осмысления, то спустя четыре года в период долгой ссылки в Михайловском и, особенно после трагедии, разыгравшейся на Сенатской площади, Пушкин уже продвигался к истине не столько от фактов, сколько от осмысления причин, порождающих те или иные проблемы в развитии исторических процессов. А для этого ему необходимо было разобраться не только в самих процессах, которые разворачивались в конце XVIII, начале XIX веков в Европе и России, но также и в силах, приводящих эти процессы в движение. Масоны были силой могущественной и тайной, что способствовало их эффективному проявлению в определённой исторической ситуации.